— Вы разгадали Время?
— У него нет тайны, милый. Время — всего лишь воображение, замкнутое в круг наших желаний.
— У него нет тайны, милый. Время — всего лишь воображение, замкнутое в круг наших желаний.
Что делают победившие революционеры? Устанавливают справедливость? Раздают хлеб голодным? О, нет. Они строят яхту из чистого золота, пьют краденое и закусывают краденым
Искусство движется в сторону личности, обедняя себя, постепенно себя отрицая, но это движение закономерно и неизбежно. Можно, конечно, его не замечать, игнорировать, но тогда мы закономерно выпадем из времени. Видимо, мы обречены артикулировать современную ситуацию, представлять свое время, а не то, которое нам больше нравится, которое нам комфортно. Здесь нет и не может быть готовых рецептов. Автобиографизм, документалистика, фрагментарность — это лишь внешние приемы художественного, нисколько не гарантирующие нужного результата
Лимонов нарциссичен, Иванов — текстоцентричен, имперсонален. Он разделяет эстетические представления Т. С. Элиота о безличном характере литературы
Литература для раннего Лимонова — это процесс, опыт проживания собственных инстинктов. Человек и автор в нем почти неразделимы: он проживает литературу, литературный опыт, письмо так же, как и любовный опыт, как в 90-е и нулевые он будет проживать опыт политический, военный, тюремный. Его заботит всякая деятельность постольку, поскольку она его развивает, освежает его «я». В отношении литературы он реализует тот самый парадокс, о котором писал в свое время Ролан Барт: сам текст, сам процесс сочинения рождает автора, а не наоборот, как предполагает классическая модель, не знающая ситуации постискусства.
ело писателя — ловить музыку сфер и переводить ее в ноты. Быть, если угодно, «лучшим акыном степи»: петь о том, что видит. Что, подчеркну, видят и все там живущие. А поет — только он, потому что он способен превращать степь в текст.
о история человеческая примерно вся состоит из освенцимов разной степени, и другого человечества у нас для вас нет.
Миша вспомнил всю свою жизнь. Она была не то чтобы горестной или неудачной. А просто какой-то так себе. Никакой. Он учился, работал, влюблялся, писал какие-то стихи, издавал какие-то книжки, спал с женщинами, опять работал. Ел. Потихоньку толстел и начинал едва заметно лысеть. Учил мёртвые языки, но как-то так, несерьёзно.
Фальшь и незаинтересованность не спрячешь. Начинаешь думать, как бы написать покрасивее, да ещё представляя себе читателя... — тут всё и рушится
Любой Крым по-настоящему наш только тогда, когда он существует как факт литературы, кинематографа, живописи.