– Уважение между зида’я и некоторыми Детьми заката, главным образом, эрнистирийцами и кануками, до сих пор остается очень хрупким. Пять последних тяжелых столетий не смогли полностью зачеркнуть тысячелетия достойных отношений. И все же многое изменилось.

– Сколько Огненных танцоров мы видели в Телигуре? – спросила она. – Неужели они теперь есть в каждом городе?

Диниван покачал головой.

– В городах их было некоторое количество, но потом они объединились и путешествуют из одного места в другое, повсюду выкрикивая свои отвратительные лозунги. Пугать должна не их численность, но отчаяние, которое идет за ними, как чума. На каждого, кто следует за ними из города в город, остается дюжина тех, кто продолжает носить их послание в глубине сердца, утрачивая веру в Бога.

– Люди верят в то, что видят, – заметил Кадрах, который неожиданно пристально посмотрел на Динивана. – Они услышали послание Короля Бурь и увидели, что способна сделать его рука. Они ждут, когда Господь накажет еретиков. Но Господь бездействует.

– Это ложь, Падрейк, – горячо возразил Диниван. – Или Кадрах, или как там еще ты себя называешь. Выбор – вот что важно. Потому что Господь позволяет выбирать каждому мужчине и каждой женщине. Он никого не принуждает себя любить.

Монах презрительно фыркнул, но продолжал смотреть на священника.

– Да, этого Он определенно не делает, – заявил Кадрах.

«Странное дело, – подумала Мириамель, – складывается впечатление, что Кадрах просит Динивана что-то понять, пытается убедить секретаря Ликтора в том, чего тот не видит».

– Господь желает… – начал Диниван.

– Но если Господь не склонен к лести, не хочет никого заставлять себя любить и не отвечает на вызов Короля Бурь или кого-то другого, – перебил его Кадрах, – то почему, почему тебя удивляет, что люди сомневаются в существовании Бога или считают, что Он бессилен?

Диниван немного подумал, а потом гневно покачал головой.

– Вот для этого и существует Мать Церковь. Чтобы нести слово Божье, чтобы люди могли сделать выводы.

– Люди верят в то, что видят, – печально ответил Кадрах, а потом снова погрузился в молчаливые раздумья, пока их лошади неспешно шагали по дороге.

– Если вы думаете, что гнуть спину каждый день от восхода до заката – это счастливая и простая работа, то так и есть, – ответил он, прищурившись в лучах солнца. – Но у них мало времени для отдыха, а когда бывает неурожай, им не хватает еды. И, – тут по его губам скользнула озорная улыбка, – большая часть урожая достается барону. Но, кажется, именно так пожелал Господь. Конечно, честный труд лучше, чем нищенство или воровство, во всяком случае, в глазах Матери Церкви, но не в глазах некоторых нищих и большинства воров.

– Отец Диниван! – воскликнула слегка шокированная Мириамель. – Это звучит… я даже не знаю… вы говорите, как еретик.

Священник рассмеялся.

– Великий Господь сделал мою природу еретической, миледи, и, если он пожалеет о своем даре, то скоро заберет меня к своей груди и все исправит. Но мои прежние наставники согласились бы с вами. Мне часто говорили, что мои вопросы произносит дьявольский язык, поселившийся у меня в голове. Ликтор Ранессин, когда он предложил мне стать своим секретарем, сказал моим наставникам: «Лучше язык дьявола, способный спорить и ставить все под сомнение, чем молчаливый язык и пустая голова». Многие более правильные священники считают Ранессина неудобным главой Церкви. – Тут Диниван нахмурился. – Но они ничего не понимают. Он лучший человек на земле.