Вирджиния Вулф Миссис Дэллоуэй

Чем больше читаю, тем легче идет: видимо, привыкаю к стилистике Вульф.
На одной из лекций слышал, что, говоря про ее произведения, принято относить их стилистику к интеллектуальному аристократизму. Так нам не хватает этого сейчас, считаю... Только спущенные штаны в тв и приносят радость. А здесь - совершенно другой уровень мироощущения...
Остались ли такие люди? Есть ли еще эти прекрасные рефлексирующие бездедьники? Когда совсем без них - душно.

Если вы хотите развлекательного чтива скоротать время, то эта книга не для вас. Здесь вы не найдёте ярко выраженного, закрученного сюжета. Вместо этого писатель отправляет бродить по лабиринтам воспоминаний жителей Лондона 1923 года. Чтобы найти выход, дан всего один день — день из жизни бывшего военного, старой служанки, богатой аристократки, льстивого придворного служащего, жены сумасшедшего, озлобленной на весь мир гувернантки, добродушной цветочницы и образцовой жены политика...

Писатель поощряет свободу воображения, он кладёт мазки и даёт возможность каждому найти в них свой смысл.

То, что называется тонкая проза.

По какой-то причине фамилию Вирджинии Вулф пишут без мягкого знака, хотя именно с мягкой «л» хочется произнести фамилию писательницы.
Можно предположить, что «волк» на английском языке произносится без смягчённых согласных; но фамилия писательницы на английском — со сдвоенный «о», что в некотором роде освобождает имя собственное от родства с именем нарицательным, несмотря на то, что визуальные различия между wolf и Woolf едва ли можно назвать существенными.

Ощущения после прочтения: «Неужто я прочитал книгу Вирджинии Вулф?Столько фильмов по её произведениями или по мотивам, столько рассказов и разговоров о ней... так часто я сталкивался с её именем и её наследием в культуре.
И, вот, наконец: я прочитал роман Вирджинии Вулф».

Язык в книге — как на русском, так и на английском — потрясающий.
На английском, правда, он скорее изысканный, тонкий. А на русском... Это какой-то Элитарный Русский Язык. Сейчас так не пишут, тем более не говорят: как строятся предложения, как выбирается лексика фразы.
Автор перевода — Елена Суриц. Испытываю неиссякаемую благодарность за то, что она позволила мне познакомиться с Вулф на моём родном языке, не обращаясь (пусть даже и на едва двухстах страницах) к роману посредством моего калечного, неполноценного английского... но и моего владения хватило оценить и изысканность английского оригинала, и гениальное понимание автора переводчиком.

В начале романа мне показалось, что автор исследует редкое (или даже уникальное) явление в литературе, как женское умопомрачение. Раньше я встречал его у Фитцджеральда в «Ночь нежна», у Толстого в «Анне Карениной».
Но не надо путать желаемое с действительным, я стал жертвой предубеждения: пусть Вулф и обладала хрупким душевным здоровьем, в «Миссис Дэллоуэй» женские персонажи — сильные персонажи; хрупкие внешне, женщины Вулф умеют сносить испытания, умеют править и управлять, организовывать, завоевывать, учить и преподавать. Вот где феминистский посыл книги, о котором я читал отдельно, но как-то не обнаруживал его наличие во время чтения самой книги.
А мужчинам в книге наоборот позволено быть слабыми, потерянными и страдать умопомрачением.

В контексте того, что привычное патриархальному обществу прошлого века понимание гендера и присущих ему социальных моделей поведения индивида поменялось, интересно рассмотреть как Вирджиния Вулф даёт понимание любви женщиной её века:
«Они всегда странным образом могли сообщаться без слов. Она всегда понимала тотчас, если он её осуждал»
Написала бы современная женщина такие строки? Написала бы. Каждая? Далеко не всякая. Сегодня понятие гендера, ролевых и социальных моделей во взаимоотношениях между людьми расширились, а их границы размылись.
Совсем не каждая женщина нового века согласится с этими строками, не отнесёт их к себе… я всё-таки сомневаюсь, что автор писала их намеренно, осознанно, наделяя литературного героя чертами, неприсущими себе самой. В романе достаточно и без этой личной свободы новаторства в виде формы и феминизма, реалий нового века. Нет, предполагаю, Вирджиния Вулф свято верила в то, что любовь между мужчиной и женщиной выражается и проявляется именно таким образом.

Что ещё о любви у Вулф? О, она описывает понимание любви мужчиной. Её описание вполне вписывается в установку романа о слабости мужского пола и об естественном, неотъемлемом равноправии полов:
«А он вот идёт по Лондону, идёт сказать Клариссе, что он её любит, именно в этих словах. Такое, в общем, не говоришь, думал он. Отчасти ленишься; отчасти стесняешься. А Кларисса… О ней трудно думать; разве вдруг, приступом, как за ленчем, когда он отчетливо увидел её всю; всю их жизнь».
Не буду приводить свои сексистские соображения на этот счёт 🙈.

После нескольких недель размышлений, наконец смог четко разобрать один момент в голове и понять для себя.

Фраза, которую один персонаж говорит о другом персонаже:
«Дома у неё, оказывается, разыгрался скандал, чудовищный. Она нагрянула к ним положительно без гроша в кармане, заложив брошку, чтобы добраться».
Значение фразы: Персонаж 1 озвучивает действие Персонажа 2 от лица самого персонажа, то есть нам как бы Персонаж 2 говорит: «я нагряну к ним», имея ввиду семью Персонажа 1, но при этом эти слова произносит Персонаж 1, совершенно не пытаясь подменить своей репликой действие Персонажа 2, которого в этом моменте нет и быть не может; в этом действии —только Персонаж 1, и мы видим, как он всего лишь озвучивает фразу Персонажа 2, при этом обращаясь к читателю, как слушателю, ведь все реплики — а точнее мысли — Персонажа 1 могут быть «услышаны» только читателем, а данность, что повествование мира произведения, в котором происходит действие, не подразумевает наличие читателя априори, никоим образом не влияет на механику происходящего в повествовании: есть только сознания персонажей, и их мысли вращаются, вращаются замкнуто, не покидая пределов сознания любого из персонажей. Но так кажется лишь персонажам. Читатель же — Генеральный реципиент, который воспринимает все эти разрозненные мысли отдельных сознаний персонажей, не связанных друг с другом, и соединяет их уже в своём сознании в единую канву повествования.
(Тут надо оговориться, что, когда я писал эти строки, я не знал о том что то, с чем я столкнулся, есть стилистический приём, которому скоро стукнет сотня лет: поток сознания. Это отличительный тип повествования литературы модернизма)
Какая она — эта канва? Безусловно и исключительно кинематографична.

Каким было бы кино, если бы оно появилось в 19-м, в 18-м веке? Думаю, на этот вопрос будет получен ответ в середине этого века. Рано или поздно, наследие прошлых веков начнёт иссякать, в которых кинематограф черпало и черпает своё вдохновение, и кинопроцесс нового века даже близко обладающий возможностями намного превосходящими возможности кинематограф начала ХХ века, изменится неожиданным образом.