Цитаты из книги автора Цензоры за работой. Как государство формирует литературу
Может ли антропологический подход к цензуре сочетаться с приверженностью таким культурно далеким от нее категориям, как свобода слова, закрепленная Первой поправкой к Конституции США? Антропологи часто чувствуют, что разрываются между двумя стремлениями, как две собаки, которые в польском анекдоте встречаются на польско-чешской границе. «Зачем тебе в Чехословакию?» — спрашивает чешская собака. «Я хочу есть, — отвечает польская. — А зачем тебе в Польшу?» «Я хочу лаять», — отвечает собака из Чехословакии. Свобода слова должна давать место для противоречащих друг другу мнений, включая необходимость выживать в этом жестоком мире и при этом противостоять жестокости.
Если бы человек читал только те книги, которые сразу выходили с официальной апробацией правительства, он отстал бы от своих современников почти на сто лет»
В советской России, как сказал Александр Солженицын, литература была столь могущественна, что «могла ускорить историю»4. А для большинства американцев она значит меньше, чем профессиональный спорт.
а если писателям придется проходить проверку на жизнерадостность, от немецкой литературы ничего не останется
Но Восточную Германию называли еще и Nischengesellschaft, обществом ниш, где люди замыкались в частной жизни и узких сферах деятельности.
Так что каталог превращался в поле герменевтической битвы, где каждая сторона выражала свое понимание другой, а империализм, по крайней мере в то недолгое время, пока ружья были убраны, казался соревнованием в символической власти над экзегезой текста
Экономика в вопросах цензуры значила не меньше, чем политика или религия
В советской России, как сказал Александр Солженицын, литература была столь могущественна, что «могла ускорить историю»4. А для большинства американцев она значит меньше, чем профессиональный спорт.
тнографический подход к цензуре понимает ее холистически, как систему контроля, которая пронизывает институты, окрашивает человеческие отношения и достигает тайных движений души. Выбирая столь широкий угол обзора, этнографическая история может учитывать разные способы, которыми цензура осуществлялась в разных обществах. Она позволяет избежать излишней конкретизации определения цензуры или его превращения в четкую формулу, включающую даже нарушение деклараций о правах. Не оспаривая верность этих деклараций, этнографическая история рассматривает их как части культурной системы. При этом она не сглаживает различий в попытке создать общее поле для научных исследований.
Антропологи давно п
Антропологи давно п
Вопреки Гегелю, я не думаю, что в истории есть место абсолютным категориям. Все события происходят в конкретном контексте, и все действия встречают те или иные ограничения. Однако такое восприятие свидетельства писателей, которых заставляли молчать или которые молчали добровольно, при сталинистских режимах, не означает приравнивания их опыта к ощущениям любого человека, столкнувшегося с трудностями, стараясь опубликовать книгу. И не требует уравнять способы контроля над текстом в ХX веке с использовавшимися в других местах и в другие эпохи. У историков нет никакой шкалы, чтобы измерять степень бесправия в разные прошедшие эпохи. Но мы не можем избежать оценочных суждений и должны представлять себе, каким образом наши ценности затемняют наше понимание, как признаем мы концептуальные рамки, его формирующие. Описывая подходы к истории цензуры, мы можем использовать противоположности — нормативность и относительность, эмпирику и теорию, либерализм и постструктурализм, но ничто из этого не позволит полностью описать сложный характер человеческого опыта. Вместо использования противопоставлений того, чтобы иметь дело с альтернативами типа «или — или», я предпочитаю перенести дискуссию в другую плоскость.