Он прилетел на похороны отца издалека, пять часов самолетом, старика он не видел, пожалуй, несколько лет – тот так давно и привычно болел, что перестало необходимым, казалось, летать туда-сюда только для того, чтобы убедиться, что никогда уже не узнает, не почувствует ничего, не поймет, кто и что ему на ухо кричит: уходил по этой тропе так долго и медленно, что казалось, не уйдет никогда, и, когда по-настоящему ушел, будто свернув за поворот, это показалось обманом и немыслимой детской обидой – жить вечно никогда не обещал, сколько помнил его, но умирать вечно пообещал этой своей постоянной бледной гримасой неузнавания, долгим и спокойным угасанием, спокойным медленным спуском вниз по лестнице с бесконечным количеством ступенек – но нет, конечным. Все конечно, все кончено.