В приложении удобнее
Цитаты из книги автора Лимонов
То, что армия и полиция глубоко коррумпированы, – это в порядке вещей. То, что человеческая жизнь ничего не стоит, – это в российских традициях.
После двухнедельного барахтанья в этом болоте лжи и клеветы я созрел для того, чтобы выслушать впечатления одного старого румына, тридцать лет прожившего в изгнании во Франции и недавно вернувшегося на родину. То, что он мне сказал, было совсем не глубокомысленно и уж тем более не политкорректно: «Вы видели эти рожи на улицах? Вы рожи их видели? Нищета и грязь — это бы еще ладно, но эта тупая подозрительность, эта униженность, этот подлый страх на лицах! Мой народ таким не был, я вас уверяю. Это не мой народ. Я ничего не понимаю. Кто эти люди?»
В то время всех постоянно мучил голод, питались только хлебом, картошкой, но чаще всего – гречневой кашей, которую обычно едят в бедных русских семьях. А иногда и в состоятельных парижских, как в моей, например: я горжусь тем, что умею ее готовить.
Лимонов же успел побывать харьковской шпаной, кумиром андеграунда, бродягой, а позже слугой в доме миллиардера на Манхэттене, модным писателем в Париже, солдатом удачи на Балканах, а теперь, на бескрайних просторах постсоветского бардака, стал немолодым харизматичным вождем партии, состоящей из юных бунтарей.
безо всякой опаски нападала на Путина. У нас так нападать на Саркози могла бы себе позволить, например, актриса, участвующая в движении в защиту прав нелегальных мигрантов. Я пытаюсь представить, чем бы всё обернулось, если бы нечто подобное было напечатано во времена Сталина или хотя бы Брежнева, хотя представить такое трудно. И прихожу к выводу, что путинский тоталитаризм не так уж страшен: бывает много хуже
«…Не я утону в глазах Кремля, а Кремль утонет в моих глазах…»
Как утверждают серьезные историки (Роберт Конквест, Алек Ноув
Он понял также, что в стихах не следует писать о «голубом небе», потому что все и так знают, что оно голубое, однако навязшие в зубах творческие находки типа «голубое, как апельсин» — это еще хуже.
Отвечать словами «всё не так просто» тем, кто обличает этнические чистки Милошевича и его клики, — это примерно то же самое, что соглашаться: да, нацисты, наверное, и вправду уничтожали евреев в Европе, но, если приглядеться повнимательнее, всё не так просто. Нет, бушевал Бернар-Анри Леви, всё как раз очень просто, всё трагически просто — и я снова согласно кивал головой.
Он понял главное: люди делятся на две категории: те, кого можно бить, и те, кого нельзя. Причем последние не обязательно сильнее или лучше тренированы, просто они готовы убивать
В Советском Союзе вещь совершенно неслыханная: карты городов, если вы вообще их найдете, никогда не соответствуют действительности.
В Советском Союзе вещь совершенно неслыханная: карты городов, если вы вообще их найдете, никогда не соответствуют действительности.
В Советском Союзе вещь совершенно неслыханная: карты городов, если вы вообще их найдете, никогда не соответствуют действительности.
В Советском Союзе вещь совершенно неслыханная: карты городов, если вы вообще их найдете, никогда не соответствуют действительности.
химера, порожденная жизнью в СССР, где самая жалкая комнатенка — огромная ценность и где люди способны годами вынашивать планы сживания со свету соседей,
Герой поэмы — алкоголик, поезд — пьяный, все пассажиры — во хмелю: таков контекст произведения, автор которого убежден, что «в России все приличные люди пьют как сапожники».
только законченные циники и безнадежные дураки не стыдились самих себя и того, что делали.
Яковлев в том же году объяснял с телеэкрана, что постановление о реабилитации всех, кто был репрессирован начиная с 1917 года, — это не акт снисхождения или помилования, а способ выразить свое раскаяние: «Речь идет не о том, чтобы простить их, а о том, чтобы они простили нас. Цель этого постановления — реабилитировать нас, тех, кто, промолчав или отвернувшись, превратил себя в соучастника этих преступлений». То, что страной в течение семидесяти лет управляла шайка преступников, стало неоспоримой истиной.
отом, как безумные, в метро, в автобусе и даже на ходу читали то, что им с таким трудом удалось купить. Целую неделю вся Москва читала «Доктора Живаго» и говорила только об этом, на следующей неделе все переключились на «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана, а еще через неделю наступала очередь «1984» Оруэлла или книг английского первопроходца Роберта Конквеста, с шестидесятых годов занимавшегося историей коллективизации и сталинских чисток, за что он был заклеймен как агент ЦРУ той частью западных интеллектуалов, которые боялись потерять расположение левых в своих странах. Группа диссидентов основала при поддержке Сахарова ассоциацию «Мемориал», которая, как и «Яд ва-Шем» [46] в Иерусалиме, намеревалась осуществить мечту, высказанную Ахматовой в ее «Реквиеме»: «Я хотела бы всех поименно назвать». Речь шла о том, чтобы н
Начиная с 1988 года всё, к чему имела доступ лишь интеллектуальная элита — в виде самиздата или зарубежных изданий, тайно ввезенных в страну, — стало достоянием общественности, и русских людей охватила читательская лихорадка. Каждую неделю появлялась новая книга из тех, что были запрещены. Огромные тиражи расходились моментально. Люди с раннего утра занимали очереди в книжные киоски и п