Лилия с виртуозной легкостью проскользнула в складки его жизни. Ее скудные пожитки затерялись в его квартире.
Она возникла ниоткуда, будто у нее не было прошлого, и даже в начале, когда все было просто, казалось, зыбкая логика ее существования в его жизни может рухнуть от придирчивых расспросов. Он предпочитал ничего не знать.
Ее образ мышления напоминал выкидное лезвие.
Пятнадцать лет спустя, в другой стране Лилия прижалась лбом к оконному стеклу в квартире Илая, разглядывая неизведанный ландшафт бруклинских крыш под дождем, и пришла к неутешительному выводу: она так долго увлекалась исчезновениями, что не научилась пускать корни.
– Не бросай меня, – зашептал он. – Оставайся, я буду покупать тебе гранаты и не буду больше выбрасывать твои книги из окна. Обещаю.
На ее заплаканном лице мелькнула улыбка.
Илай сидел в обнимку с ней на диване, а она молча пролистывала первые страницы.
Отец вышел ей навстречу и с легкостью подхватил на руки
Моя Лилия, – твердил он, – Лилия, моя ласточка…
Он не видел ее года полтора
Я хотел стать ее путеводной звездой. Я хотел стать ее картой. Я хотел пить с ней кофе в кофейнях по утрам и заниматься делом, как ты, как она, а не философствовать о деле, разбирая слой за слоем, как матрешку, бесконечные значения и смыслы. До встречи с ней я был одинок. Я хотел исчезнуть с ней и вписать ее в мою жизнь. Я хотел стать ее компасом. Я хотел быть ее последим собеседником, ее переводчиком, ее языком, Зед, но у нас не было общего языка».
Как же глубоко в наших генах сидит тяга к бегству? Мы всегда были кочевым видом.