тогда начало складываться «общество»,
1894 году уже популярный в столице экономист и публицист П. Б. Струве спросил Шаховского, как тот видит выход из политического тупика. Ответ был таков: «В виде самочинного собрания представителей земств, которые потребуют конституции». Это было почти пророчество, сбывшееся десять лет спустя
о политическом положении России, о необходимости создать свободную прессу за границей для борьбы с правительством…
Именно Петрункевич в скором будущем финансово поддержал издание печатного органа либерального направления.
В ноябре 1901 года семья Струве выехала в Швейцарию, в декабре за ней последова
врачей и прочих медицинских сотрудников — всех тех, кто может быть отнесен к общественности.
Правительство препятствовало образованию объединений медицинского персонала. В 1898 году не было дано разрешение образовать Общество московских городских врачей. То же решение было принято в отношении Московского зубоврачебного общества. Формировались нелегальные объединения: например, в Москве в 1901 году фармацевтами были образованы Совет уполномоченных и Союз борьбы за 7-часовой труд.
Слово «земство» имело свою пленительную силу. Оно взывало к традиции, к существовавшей практике и одновременно с тем давало надежду на обновление. Тогда, когда русская история «складывалась» в одну книгу, можно было напомнить читателю, что в прошлом были не только великие князья и цари, но и общество, «земля», далеко не всегда игравшая роль молчаливого статиста.
В уже цитированном письме А. Н. Шварца есть рассуждения о революции как таковой. Она разворачивалась на его глазах в Варшаве и Петербурге. Он видел в ней лишь хаос и беспорядок. Шварц полагал, что в этом и заключается коренной признак любой революции, не только в России. В таком случае революции не страшны, успокаивал себя будущий министр. Достаточно капрала, чтобы навести порядок. Однако что будет, если капрал — сам сторонник радикальных преобразований, если он сочувствует недовольным и не желает их разгонять?
Историк обычно исследует участие тех или иных сил в известном ему процессе. Намного сложнее изучать «неучастие». Участников мало, неучаствующих — всегда большинство. Чаще всего они не замечают историю, которая разворачивается помимо их воли. Она творится на очень ограниченном пространстве в океане безразличия и спокойствия.
Иногда, когда вдумываешься в то, что творится, когда смотришь на это мгновенное, почти чудесное преображение страны, кажется, что находишься накануне Великой французской революции. Как там в [17]89 году не было ни одного республиканца, а вскоре не осталось уже ни одного монархиста, так у нас сейчас профессора, чиновники, домовладельцы-думцы, еще вчера не интересовавшиеся конституцией и почти не слыхавшие про нее, сегодня вдруг, совершенно необычайным образом, единогласно вотируют конституционные резолюции.
Убит. Нет его, чиновника-деспота, топтавшего и давившего все живое и желающего жить. Быть может, это радость рабов, которых какая-то внешняя сила избавила [от] жестокого хозяина.
В Париже на собрании эсеров многие рыдали (от радости, конечно). В этот день В. А. Маклаков возвращался домой из Клина. В купе вагона он встретил князя Е. Н. Трубецкого, сообщил ему новость. Все в вагоне ответили радостными восклицаниями. У Трубецкого просияли глаза, он поднял руку для крестного знамения, но вовремя опомнился и сказал: «Царство Небесное».