В приложении удобнее
Цитаты из книги автора Детство
Умереть — не велика мудрость, ты бы вот жить умела!
Человечью ласку на базаре не купишь
Все пили водку, особенно много — Григорий. Наливая ему стакан за стаканом, бабушка предупреждала:
— Гляди, Гриша, вовсе ослепнешь!
Он отвечал солидно:
— Пускай! Мне глаза больше не надобны, — всё видел я…
— Гляди, Гриша, вовсе ослепнешь!
Он отвечал солидно:
— Пускай! Мне глаза больше не надобны, — всё видел я…
С ним хорошо было молчать — сидеть у окна, тесно прижавшись к нему, и молчать целый час, глядя, как в красном вечернем небе вокруг золотых луковиц Успенского храма вьются — мечутся черные галки, взмывают высоко вверх, падают вниз и, вдруг покрыв угасаюшее небо черною сетью, исчезают куда-то, оставив за собой пустоту. Когда смотришь на это, говорить ни о чем не хочется и приятная скука наполняет грудь.
Долго спустя я понял, что русские люди, по нищете и скудости жизни своей, вообще любят забавляться горем, играют им, как дети, и редко стыдятся быть несчастными.
В бесконечных буднях и горе — праздник, и пожар — забава; на пустом лице и царапина — украшение…
В бесконечных буднях и горе — праздник, и пожар — забава; на пустом лице и царапина — украшение…
С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой.
Вся она тёмная, но светилась изнутри — через глаза — неугасимым, весёлым и тёплым светом.
В своей норе и хорёк хорош…
за тебя другими обиды испытаны, и ты это запомни!
— Все-таки теперь уж не бьют так, как бивали! Ну, в зубы ударит, в ухо, за косы минуту потреплет, а ведь раньше-то часами истязали!
Долго спустя я понял, что русские люди, по нищете и скудости жизни своей, вообще любят забавляться горем, играют им, как дети, и редко стыдятся быть несчастными.
В бесконечных буднях и горе — праздник, и пожар — забава; на пустом лице и царапина — украшение…
В бесконечных буднях и горе — праздник, и пожар — забава; на пустом лице и царапина — украшение…
В детстве я представляю сам себя ульем, куда разные простые, серые люди сносили, как пчёлы, мёд своих знаний и дум о жизни, щедро обогащая душу мою, кто чем мог. Часто мёд этот бывал грязен и горек, но всякое знание — всё-таки мёд.
А хороший указчик дороже десяти работников
Живи тихонько, спокойненько, а — упрямо! Слушай всех, а делай как тебе лучше…
В бесконечных буднях и горе — праздник, и пожар — забава; на пустом лице и царапина — украшение…
— Говорил, битьем не выучишь.
— Дурак он был во всем, Максим этот, покойник, прости господи!
— Дурак он был во всем, Максим этот, покойник, прости господи!
сразу понятно, кто из них дурак
самым старшим по возрасту был сын портнихи-вдовы Гришка Чурка
Но однажды, когда она подошла к нему с ласковой речью, он быстро повернулся и с размаху хряско ударил её кулаком в лицо. Бабушка отшатнулась, покачалась на ногах, приложив руку к губам, окрепла и сказала негромко, спокойно:
— Эх, дурак…
— Эх, дурак…
— Старая шкура, — шипел дед, багровый, как уголь, держась за косяк, царапая его пальцами
Долго спустя я понял, что русские люди, по нищете и скудости жизни своей, вообще любят забавляться горем, играют им, как дети, и редко стыдятся быть несчастными.
В бесконечных буднях и горе — праздник, и пожар — забава; на пустом лице и царапина — украшение…
В бесконечных буднях и горе — праздник, и пожар — забава; на пустом лице и царапина — украшение…