Зря молодицы лили слезы, идя под венец: горевать и выть следовало не тогда, а много позже — всякий раз, когда их мужья и дети отправлялись в Лес.
Правду говорили, что нет на свете оружия острее, чем слово.
Часто бывало так, что на языке у людей вертелось одно, а делали они совершенно другое.
Но чем больше Василика с ним говорила, тем сильнее убеждалась, что перед ней — не зрелый человек, а самый обычный молодец, которому не хватало чужой похвалы.
Ведь если человек не может полюбить себя, то почему кто-то другой должен это сделать?
Перед глазами возникла знакомая избушка. Он уже бывал здесь раньше: смеялся над старой каргой и косо смотрел на молодицу, которая собиралась стать лесной ведьмой. Ему хотелось сломать ее, разломить ее душу пополам и заставить захлебываться слезами, скрести ногтями землю и умолять его вернуться.
Он поступал так всегда, каждый раз, когда встречал ладную девку на своем пути. И никто — никто! — не был для него преградой.
Мрак открыл глаза и потряс головой. Странные сны постоянно терзали его, заставляли копаться в памяти и искать что-то, что ускользало змеей. Он видел испуганные глаза разных девок, разрушенный Лес, смерть старой ведьмы и слышал бульканье мертвой воды. Последнее почему-то пугало его больше всего.
Необъяснимые злоба и страх грызли его, но понять их причину он никак не мог, поэтому гнал коня как можно быстрее и несся по свету на пару с ветром, стараясь забыться в сумасшедшей скачке.
Что-то все-таки он потерял, а что именно, не мог понять. Вот и приходилось искать по всему миру, заглядывать во все уголки и досадливо цокать языком — нет, не то. Но однажды он найдет утраченное, и тогда все обязательно прояснится.
— А если снова какая девка в ворота постучит? — хмыкнул Домовой.
— Ну а ты на что, дедушка? — поинтересовалась Василика. — Если девка идет к ведьме, то должна понимать, что дверь ей может открыть кто угодно.
И хорошо бы еще помнить, что не надо ступать лишний раз за ворота, особенно если кажется, что тебя зовет мертвец. То была излюбленная ворожба мавок и лешачат. Первые прикидывались матерями и батюшками, вторые — потерянными детьми. Человек верил, бежал навстречу — и его подхватывали под белы руки, выедая тепло изнутри.
Не поверить мог лишь тот, чья воля была сильнее милосердия. Но такие люди обычно не прибегали в ночных сорочках и не роняли слезы целыми днями. Редкая порода, почти как у лошадей.
Василика накормила Когтя и взглянула в небесную синеву. Сколько еще народу сгубит этот дивный и невероятный Лес? Но так должно быть, иначе не станет ни Леса, ни сел, ни городов, ни миропорядка вообще. Все было связано и переплеталось в одном большом разноцветном кружеве, над которым, не зная отдыха, работали боги. Пусть лучше будет так, чем… не будет вовсе.
— Знаешь, дедушка, — улыбнулась Василика, — однажды я поговорю с Мораной и попрошу ее отпустить Кощея. Найти его дух среди остальных и оживить, чтобы он пожил по-людски.
— Долго думала? — угрюмо хмыкнул Домовой. — Совсем ты чокнулась, девка.
Когда она думала об этом, на сердце становилось удивительно тепло. Может, получится, а может, и нет, кто знает. Боги вечно ткали чужие жизни и перекраивали их на свой лад. Что, если попросить или договориться о плате?..
— А ты точно меня не съешь? — в который раз спросила Ксанка.
Ведьма закатила глаза и выдохнула.
— Если ты продолжишь задавать мне этот вопрос, я тебя все же посажу на лопату и кину в печь, — мрачно сказала она. — Допросишься.
Успокаивать заплаканных девок Василика не умела. Она не знала, что делать с Ксанкой, которая свалилась ей на голову посреди ночи и надеялась, что та ее спасет от всех бед, а точнее — от дурного батюшки, которого поедали нечистые, причем довольно давно.
Известно ведь, что если человек постоянно пьет, то его душа погружается в темноту все больше и больше, становясь кормом для многих тварей. Василика не могла вернуть девке батюшку — значит, оставалось только заварить мятный чай, напоить, а затем уложить в постель. Пусть сперва успокоится, придет в себя, а потом уже подумает.
— Тоже мне, чудила, — пробурчала Василика. — Явилась в ночной сорочке, с выпученными от страха глазами. Такую посреди леса увидишь — дар речи потеряешь.
— Она тебя боится, — хмыкнул Всполох.
— И было бы из-за чего! — возмутилась Василика. — Можно подумать, это я прихожу к людям, перемазанная сажей, и стучусь в ворота посреди ночи.
О ней, конечно, много чего болтали, причем в каждой деревне ходили свои байки. Сама Василика слушала и не переставала удивляться. Собрать бы эти сплетни вместе и пересказать князю — точно в главные скоморохи запишут.
Что делать с девкой, Василика не понимала. Ученицу брать ей было рано, сама еще мудрости толком не набралась, а если девка останется, то ее непременно сгубит Лес. Непонятно, как ее мавки вообще пропустили. Неужто из любопытства? Или захотели посмотреть на сонную и недовольную ведьму?
Василика взглянула на потертые карты. Вот где прятался ответ. Она не любила это дело, да и предсказания ей давались с трудом. Не умела толком связывать одни знаки на картах с другими, лишь общее значение понимала. Василика тяжело вздохнула и начала перетасовывать колоду. Если совсем честно, то карты пугали ее своей правдивостью. Эти незамысловатые картинки могли и порадовать, и беспощадно ранить.
Хотел бы на самом деле, выловил бы ее венок из реки. Впрочем, это не мешало им целоваться, а в следующий миг Василика исчезла, растворилась в темноте. Ушла, решив нырнуть в холодную речку и немного остудить голову, чтобы пуститься в пляс с новой силой.
Звезды в небе колыхались, на зеленых соснах сидели совы, смутно знакомые. Ведьма помахала им рукой, прежде чем ее подхватили русалки с водяницами и закружили в хороводе.
Все сплеталось, словно ивовые ветки, и пело. Василика пожелала, чтобы это веселье длилось как можно дольше, чтобы ночи на русальную седмицу казались длинными, а дни — удивительно короткими, буйными и зелеными. Да будет так.