Цитаты из книги автора Даниэль Шпек Улица Яффо

Секрет счастья, сказал он однажды, в благодарности. Неважно, чем ты обладаешь, много у тебя имущества или мало. Главное — чувствуешь ли ты благодарность за это.

Арабская жизнь столь же ценна, как еврейская, ни на йоту меньше или больше. Потому что на самом деле нет такого понятия, как арабская или еврейская жизнь. Есть только — жизнь.

Вся великая литература — это одна из двух историй: человек отправляется в путешествие, или чужеземец появляется в городе.

Лев Толстой

Она счистила с апельсина кожуру, затем аккуратно разломала мякоть, нарезала ее и полила оливковым маслом, смешанным с корицей, солью и перцем. Нарезала мяту и финики, подсушила лаваш на плите.

Мне казалось, что я всегда хочу знать правду. Но на самом деле правда обычно противоречива, тревожна, болезненна. Говоря по чести, мы жаждем вовсе не правдивых историй, а тех, которые подтверждают нашу правоту.

Чем меньше знания, тем тверже мнение.

Для удачной лжи требуется отвлечь внимание, это вам скажет любой пропагандист.

Каждый человек — это космос, и столь же неразумно сужать его до коллективной идентичности: арабы, христиане или мусульмане. Проблема в глазах смотрящего.

В жизни наступает момент, когда ты вдруг видишь в родителях не только отца и мать, а обычных людей, возможно даже детей, которыми они когда-то были. Обычно этот момент наступает позже, когда человек взрослеет. Родители теряют свою ауру непогрешимости, как рухнувшие с небес на землю боги, и мы даже пугаемся, что они столь похожи на нас в своей уязвимости. Но именно это разочарование позволяет взрослеть не в их тени, а рядом с ними.

Как было бы легко, если бы каждый человек состоял только из самого себя. Но нас определяют не только наши решения, но и запутанные обстоятельства наших матерей и отцов. Как будто они вручили нам тюк, куда упаковали все, что не смогли унести сами, рюкзак, полный скрытых грехов, открытых ран и неоплаченных счетов. И мы взваливаем его себе на спину, безропотно, безоговорочно, штопаем, если он разрывается, перевязываем бечевкой нашей благодарности за жизнь, которую нам дали, и несем его, словно он наш собственный. Ради преданности покойному, от которой сложнее освободиться, чем от преданности живому человеку. Потому что упущено время, когда можно было поговорить, поблагодарить, простить, сказать последние слова любви. Смерть закрывает все, и остается только наша неспособность говорить. Пока кто-то не наберется смелости и не развяжет свой груз.

Быть взрослым означало что-то знать и не говорить об этом. Улыбаться, когда этого не хочется. Не плакать, когда хочется плакать. Сидеть за столом, покрытым клеенкой в желтых цветках, и говорить совсем не то, что чувствуешь. Предавать одного человека, чтобы защитить другого. Научиться любить ложь. А ночью, вместо того чтобы спать, играть в шахматы со своими мыслями. Планировать на три хода вперед и угадывать чужие ходы.

•

Быть взрослым означало что-то знать и не говорить об этом. Улыбаться, когда этого не хочется. Не плакать, когда хочется плакать. Сидеть за столом, покрытым клеенкой в желтых цветках, и говорить совсем не то, что чувствуешь. Предавать одного человека, чтобы защитить другого. Научиться любить ложь. А ночью, вместо того чтобы спать, играть в шахматы со своими мыслями. Планировать на три хода вперед и угадывать чужие ходы.

Секрет счастья, сказал он однажды, в благодарности. Неважно, чем ты обладаешь, много у тебя имущества или мало. Главное — чувствуешь ли ты благодарность за это. Жизнь — это дар, Жоэль, это милость. Она висит на тоненькой ниточке. Даже не думай, будто ты имеешь на нее какое-то безусловное право.

Мы видим вещи не такими, какие они есть.
Мы видим вещи такими, какие мы есть.
Анаис Нин

оглядываясь назад, ты обнаруживаешь, что настоящая история состоит не из тех моментов, что сохранились в фотоальбомах, — свадьбы, рождение детей и летние каникулы. Но из незамеченных деталей, оставшихся в тени.

— Людям нужны сказки. Они помогают нам истолковать реальность.

Как было бы легко, если бы каждый человек состоял только из самого себя. Но нас определяют не только наши решения, но и запутанные обстоятельства наших матерей и отцов. Как будто они вручили нам тюк, куда упаковали все, что не смогли унести сами, рюкзак, полный скрытых грехов, открытых ран и неоплаченных счетов. И мы взваливаем его себе на спину, безропотно, безоговорочно, штопаем, если он разрывается, перевязываем бечевкой нашей благодарности за жизнь, которую нам дали, и несем его, словно он наш собственный. Ради преданности покойному, от которой сложнее освободиться, чем от преданности живому человеку. Потому что упущено время, когда можно было поговорить, поблагодарить, простить, сказать последние слова любви. Смерть закрывает все, и остается только наша неспособность говорить. Пока кто-то не наберется смелости и не развяжет свой груз.

Ни один лидер не имеет права ставить крест на надеждах своего народа.

Ты и я, мы люди старой закалки. Мы делаем это не для себя. Но ради любви к нашей стране.

— Я никогда не умел любить страну, — сказал Мориц. — Только людей.

Эта неудержимая воля к жизни. Поддайся они страху, погрузись в молчание — и потеряли бы не только родину, но и свою культуру.