В приложении удобнее
Цитаты из книги автора Перипетии
В тумане же плохо видно, кто притворяется, кто нет. А туман вроде и рассеялся. Теперь видно. Но поздно: обрушение уже произошло.
Если цинизм считать болезнью социума, а не его структурой, слово надо лишить «-изма», переименовав в «циникоз».
Циникоз — то, что сползало с кремлевских гор, как туман, который, спустившись, стелился по низинам, и ни зги не видно, только силуэты. Силуэт дома, силуэт дерева, силуэт человека.
Циникоз — то, что сползало с кремлевских гор, как туман, который, спустившись, стелился по низинам, и ни зги не видно, только силуэты. Силуэт дома, силуэт дерева, силуэт человека.
Если цинизм считать болезнью социума, а не его структурой, слово надо лишить «-изма», переименовав в «циникоз».
Циникоз — то, что сползало с кремлевских гор, как туман, который, спустившись, стелился по низинам, и ни зги не видно, только силуэты.
Циникоз — то, что сползало с кремлевских гор, как туман, который, спустившись, стелился по низинам, и ни зги не видно, только силуэты.
Потому что у бойца задача — запаять страну в консервную банку и стать единственным ее владельцем и пожирателем. Но тогда, в Новый год — 2012-й, многим казалось, что жесть этой почти построенной башни-банки еще можно расковырять словами, заклинаниями, маршами. Еще был туман.
«Люди будущего» будут приходить в прошлое, как это было всегда: те, у кого уже был весь цивилизационный набор, приезжали к аборигенам, которые не знали, что такое электричество, канализация, водопровод, высокая кухня. Аборигены же, попадая в мир людей будущего, дивились изобилию и чудесам прогресса. Теперь людям будущего дикарями будут казаться те, кто лезет обниматься и целоваться, протягивает руку, подходит близко и трогает лицо. И все без масок, перчаток и скафандров.
В России и Беларуси понятно — давилово самодержавия
Мы знаем, что было до и после, у истории нет однозначного начала и конца, она течет откуда-то из зарослей папоротников куда-то в заросли цифр.
Вроде и времена были глухие, а все к чему-то стремились, что ж случилось с поколением свободы?
Чужого всегда много, своего — мало.
Но мне почему-то кажется, что я — и не я одна — попала в пространственно-временной континуум, где диапазон выбора — это узкий луч, по которому надо идти и идти, потому что свернуть некуда.
Это сейчас варенье редко увидишь на столе, а оно было основой советской жизни.
От дружной семьи остались два обломка, внезапно ставших друг другу чужими, и никому не нужная я.
Чувство, что жизнь прекрасна, сопровождает меня как никогда прежде, потому что в любой момент она может стать гораздо менее прекрасной и вовсе исчезнуть.
Все эти знания мешают идиллически созерцать видимую мне панораму центра города — все больше зданий помечено несчастьем или позором, а есть и места, отмеченные ужасом. Психологически все это превращается в пустыню, где воют шакалы, где в каждый момент на пороге могут объявиться ядовитые хозяева пустыни. Жаловаться некому — только быть начеку. Странный парадокс сегодняшней Москвы — в ней все есть для эпикурейской радости, она начищена и набриолинена, молодежь весела и раскованна, не зона с овчарками, как было, но ястреб уже методично разделывает голубиную тушку.
Живущих незаметно, невидимо, большинство, подумала я. Мы ухитряемся проворонить все бесконечное разнообразие, которое нам подарено. И возразила себе вслух:
— Зато пещера спасает от хищников — невидимость, в сущности, удобна, когда видимый мир рушится. Одни рушат, другие отступают. И те и другие — орудия рока, вашего, древнегреческого.
— Зато пещера спасает от хищников — невидимость, в сущности, удобна, когда видимый мир рушится. Одни рушат, другие отступают. И те и другие — орудия рока, вашего, древнегреческого.
в сегодняшнем состоянии мира все говорят и никто не хочет слушать, Земля звучит сплошной какофонией.
Катя Ворона к этому привыкла, но все же неслышимость не давала ей покоя. Она как бы оказывалась в одном ряду с собаками, а может, и с воронами, которые все понимают, но сказать не могут, а не с людьми.
История — это все тот же Кронос, поедающий своих детей.
Положив на алтарь войны свои народы.
сами люди как-то растерялись в жизни, растеряли жизнь, или жизнь их растеряла…