вообще далека от мысли, что искусство способно вдруг раз и навсегда перевернуть человеческую душу. Скорее оно каплей точит многовековой камень зла, который тащит на своем горбу человечество.
Отлично поет товарищ прозаик! Побольше бы нам таких писателей!
Я вообще далека от мысли, что искусство способно вдруг раз и навсегда перевернуть человеческую душу. Скорее оно каплей точит многовековой камень зла, который тащит на своем горбу человечество
экзаменам учила только партию правой руки, ибо комиссия
Но иногда я вспоминаю почему-то небольшой квадрат скользящего неба, поделенный прутьями решетки на маленькие голубовато-синие пайки. И еще вспоминаю: как они мне хлопали
Отлично поет товарищ прозаик! Побольше бы нам таких писателей!
вдруг увидела лица. И увидела глаза. Множество человеческих глаз. Напряженных, угрюмых. Страдающих. Страстных! Это были мои сверстники, больше – мое поколение, малая его часть, отсеченная законом от общества. И новый, неожиданный, электрической силы стыд пронзил меня: это были люди с судьбой. Пусть покалеченной, распроклятой и преступной, но судьбой. Я же обладала новыми джинсами и тремя рассказами в столичных журналах.
валялось в глубоком обмороке
– Сидайте в «воронок», товарищ писатель! – пригласил он приветливо.
Со временем я даже разучилась играть на фортепиано, потому что все консерваторские годы писала рассказы, а к экзаменам учила только партию правой руки, ибо комиссия всегда сидит с правой руки.