Я не очень по-гречески разумею, говорил великан, и я столько ж, отвечал Философ червячок. Тот его спрашивал: — для чего ж ты какого-то Аристотеля поминаешь по-гречески? Мудрец ответствовал: — когда что не вразумительно, о том должно говорить на таком языке, который меньше всех знаком.
Достойны сего наказания, сии жестокие люди, седоки, которые изнутри своих чуланов, сидя на прорезных стульях, определяют миллиону человечков сделать убийство, и потом за то торжественно благодарят бога.
Ни тот ни другой никогда не видал и никогда не увидит сего маленького земли кусочка, о котором дело идет, и почти ни кто из сих зверьков, которые взаимно друг друга режут не видал того зверька, за которого они режутся.
О Боже, который одарил разумом существа, показавшиеся толь гнусны глазам моим! И бесконечная малость столько стоит тебе, сколько бесконечная великость.
а будучи великим в рассуждениях хлопотником,
Тебе все здесь неправильно кажется, говоришь ты, а это от того, что в Сатурне и Юпитере сделано все прямо, а здесь криво.
Видеть свет, выехал он из отечества своего,
Они дерутся, говорил Философ, за несколько кучек грязи, которые все мерою не больше пяты твоей
Ты видишь вещи сей некоторые свойства; но знакомо ли тебе ее основание? — Нет, — отвечал он. — Так ты и телесного существа не знаешь.
Слыша слова сии, чужестранцы расхохотались. Микромегас удивлялся, что такие бесконечные малости имеют гордость почти бесконечно великую: обещал им сочинить хорошую Философическую книгу, которая будет написана самым мелким письмом для употребления их, и что в ней они все то сыщут, что они сыскать стараются, и действительно дал им ее пред отъездом своим. Принесли ее в Париж, в Академию Наук. Но как Академии Секретарь ее раскрыл, увидел в ней только одну белую бумагу.