В приложении удобнее
Цитаты из книги автора Аустерлиц
При этом он всегда носил очки, в которых вместо стекол у него была вставлена тонкая шелковая ткань, так что окружающая природа вся виделась как будто в легкой дымке, из-за которой краски блекли и мир на глазах растворялся в невесомости
в том соотношении пространства и времени, с которым мы сталкиваемся во время путешествий, есть что-то иллюзионистское и иллюзорное, вот почему всякий раз, когда мы возвращаемся откуда-нибудь назад, мы никогда с уверенностью не можем сказать, действительно ли мы отсутствовали
теплые месяцы нередко случается, что какая-нибудь ночная бабочка залетит ко мне по ошибке из небольшого палисадника, расположенного у меня за домом. Проснувшись утром, я обнаруживаю ее где-нибудь на стене – она сидит и не движется. Они знают, как мне думается, сказал Аустерлиц, что заблудились, потому что если такую бабочку не вынести осторожно на улицу, она останется сидеть недвижимо до последнего вздоха, – действительно, они цепляются своими крошечными лапками, сведенными предсмертной судорогой, за то место, где их постигло несчастье, и остаются там до тех пор, пока их не сдует сквозняком в какой-нибудь пыльный угол.
нам достаточно бывает получить ничтожную порцию личного несчастья, чтобы отсечь от себя всякое прошлое и всякое будущее
никто не думал о том, что самые мощные крепости притягивают естественным образом и самые мощные силы противника
Никто не может точно объяснить, что происходит в нас, когда резко распахивается дверь, за которой живут ужасы детства.
Ты не можешь мне сказать, сказала она, сказал Аустерлиц, в чем причина твоей недосягаемости? Отчего, сказала она, ты с того самого момента, как мы приехали сюда, держишься так, словно ты какой-нибудь замерзший пруд?
я, прежде чем подойти к нему, еще какое-то время обдумывал бросившееся мне тогда впервые сходство между ним и Людвигом Витгенштейном, заключавшееся, среди прочего, в том выражении ужаса, печатью которого были отмечены их лица
чем мощнее задуманное нами сооружение, тем явственнее степень неуверенности, скрывающейся за ним.
В свои тринадцать лет я вряд ли понимал, что с ним происходит, но сейчас я вижу, что все дело заключалось в скопившемся в нем горе, которое разрушило его веру именно тогда, когда он в ней нуждался более всего
даже теперь эта тьма не рассеивается, а, наоборот, сгущается при мысли о том, как мало мы в состоянии удержать в нашей памяти, как много всего постоянно предается забвению, с каждой угасшей жизнью, как мир самоопустошается оттого, что бесчисленное множество историй, связанных с разными местами и предметами, никогда никем не будут услышаны, записаны, рассказаны,
В теплые месяцы нередко случается, что какая-нибудь ночная бабочка залетит ко мне по ошибке из небольшого палисадника, расположенного у меня за домом. Проснувшись утром, я обнаруживаю ее где-нибудь на стене – она сидит и не движется. Они знают, как мне думается, сказал Аустерлиц, что заблудились, потому что если такую бабочку не вынести осторожно на улицу, она останется сидеть недвижимо до последнего вздоха, – действительно, они цепляются своими крошечными лапками, сведенными предсмертной судорогой, за то место, где их постигло несчастье, и остаются там до тех пор, пока их не сдует сквозняком в какой-нибудь пыльный угол.
Тридцать шесть градусов, сказал Альфонсо, – это предельный показатель, который является, как выяснилось, наиболее благоприятным для живой природы – своеобразная магическая граница, и порой мне думается, сказал тогда еще Альфонсо, вспоминал Аустерлиц, что все беды человека происходят оттого, что он однажды отклонился от этой нормы и с тех пор пребывает в состоянии легкой лихорадки.
Помню, сказал Аустерлиц, одно замечание Альфонсо, которое он обронил как-то в разговоре со своим внучатым племянником и мной. Он сказал, что, когда мы на что-нибудь смотрим, нам представляется все уже поблекшим, поскольку самые прекрасные цвета и краски успевают к этому моменту померкнуть, и что в действительности настоящий цвет можно обнаружить только там, где его никто не видит, в подводном мире, на самой глубине.
Гвендолин шевельнулась, немного выгнула спину и затихла. В этом движении было что-то такое от легкой судороги, напомнившей мне то ощущение, которое я испытал, когда однажды нашел в поле раненого зайца и взял его на руки, а у него со страху остановилось сердце.
поведать мне о том, как утвердившаяся в умах людей девятнадцатого столетия филантропическая идея создания идеальных рабочих городов совершенно неожиданным образом трансформировалась на практике в строительство трудовых казарм, что случается достаточно часто, сказал, помнится, Аустерлиц, с нашими наилучшими планами, имеющими обыкновение в процессе реализации превращаться в свою полную противоположность.
Если представить себе, что язык — это древний город с замысловатым переплетением улиц, закоулков, площадей, с домами, история которых уходит в седую старину, с кварталами, очищенными от ветхих построек, с отремонтированными зданиями и новостройками, с современными районами, разросшимися на окраинах, то я сам был подобен человеку, который долго отсутствовал и теперь никак не мог разобраться в этом причудливом конгломерате, не понимая, для чего нужна остановка и что такое двор, перекресток, бульвар или мост.
В лучшем случае ему можно удивляться, но само это удивление есть всего лишь предтеча ужаса, ибо подсознательно мы, конечно, понимаем, что эти запредельно разросшиеся конструкции уже сейчас отбрасывают тень будущего разрушения и что они, по сути дела, с самого начала задумывались с учетом их последующего бытования в виде руины.
Если представить себе, что язык — это древний город с замысловатым переплетением улиц, закоулков, площадей, с домами, история которых уходит в седую старину, с кварталами, очищенными от ветхих построек, с отремонтированными зданиями и новостройками, с современными районами, разросшимися на окраинах, то я сам был подобен человеку, который долго отсутствовал и теперь никак не мог разобраться в этом причудливом конгломерате, не понимая, для чего нужна остановка и что такое двор, перекресток, бульвар или мост. Все построение языка, синтаксическое соположение отдельных частей, система знаков препинания, союзы, названия простых обычных предметов, — все было теперь скрыто густой туманной пеленой.
Вот почему то и дело случалось, что именно сосредоточенность на мерах по укреплению, обусловленная, как представляется, сказал Аустерлиц, общей склонностью к параноидальному усердию, приводила к тому, что неприятель мог преспокойно наслаждаться оголенностью предоставленного в его полное распоряжение