исповеди бывает иногда некоторая крикливость, почти всегда указывающая на тайную слабост
ографии: внешней и внутренней. Наблюдающий наблюдает себя, переживающий проверяет свои переживан
здесь перед нами жизнь полная и завершенная, как законченное художественное произведение, уже не нуждающееся в упорядочивающей помощи художника и изобретателя.
Готфрид Келлер однажды зло посмеялся над этим обходным маневром всех автобиографов: «Один сознавался во всех семи смертных грехах и скрыл, что у него на левой руке только четыре пальца; другой описывает и перечисляет все пятна и родинки на своей спине, но молчит, как могила, о том, что лжесвидетельство отягощает его совесть. Если я подобным образом сравню их всех с их правдивостью, которую они считали кристально чистой, я должен буду спросить себя: „Существует ли правдивый человек и может ли он существовать?“»
И есть все основания полагать, что его эротическую Илиаду ожидают еще счастливое будущее и пламенные почитатели, в то время как «La Gerusalemme liberata» и «Pastor fido» [8],
Internum aeternum, внутренняя беспредельность
всякой истине легко оставаться правдивой, пока она принадлежит себе.
с ее героическим отказом быть вполне правдивой
Благодаря этой творческой фантазии памяти каждый изобразитель становится, собственно говоря, певцом своей жизни
Открыть в приложении
