В приложении удобнее
Цитаты из книги автора Мы вышли покурить на 17 лет...
Берлинская зима выглядит как харьковская пасмурная осень. Нет, конечно же, случается, что и в Берлине выпадает снег, тогда немцы бормочут: «Eto zhe, bljat, kakaja-to Sibir», но в целом мягкая там зима, с утренним инеем и вечнозеленой травой…
Любимая его поговорка: «Выигранный бой — несостоявшийся бой». В этой версии Олег Григорьевич абсолютный чемпион. Что ни случись, утрется и пойдет дальше — непобежденный. А так, по обычным человеческим понятиям, он, конечно, задрот и лузер.
Избить… Меня отпиздили. И прежний мир лопнул, как хрупкий ёлочный пузырь,
Я даже не заметил гибели Союза: он растворился, как сахар, в кипящем августе.
Сизифов труд – утешать безутешное.
День пролетит быстро – Рафаэль умеет обращаться со временем. Можно открыть газету и пойти гулять по буквам. Или же взять любую вещь и начать её неторопливо думать, пока она из цветного существительного не превратится в серое небытие инфинитива. А вечером снова на поезд. Там Рафаэль разукрасит кудрявой кириллицей миграционный листок (драгоценный образчик хранится в барсетке), вернётся в Москву, чуть ещё поработает, а затем поплывёт на ежегодный нерест в азиатские пески к жене…
Майский ветер обдувает Олега Григорьевича позабытым курортным теплом. На миг представляется, что неподалеку море. «Олежка, а может, тебе еще на грудь нассать, чтоб Ялтой пахло?»
А потом я стал удалять тебя, как осколки.
Была такая передача «От всей души». Примерно так же я его ударил. От всего сердца. По маленькому детскому рылу. Может, и не было чести в том, чтобы бить пьяную паскуду, но удовольствия – вот его было с избытком.
– Я помню поездку в Непал!.. И гул самолётной турбины!.. Я с трапа случайно упал!.. На потные липкие спины!.. Втроём поднимали моё!.. Внезапно ослабшее тело!.. И только стюард молодой!.. Шепнул мне: «С прилётом, брателло!..» Я раньше в Крыму отдыхал!.. И не был ни разу на Го́а!.. Весь год я, как сука, бухал!.. И мне захотелось другова!..
– Блять, вот что за жизнь?! Даже бабу не на что положить теперь!
Полине Робертовне сорок один год, «первый тайм мы уже отыграли». Журналист. Замужем не была, детей нет. К бабке не ходи, сразу ясно, что второй тайм Полина Робертовна тоже просрёт, и с разгромным счётом.
(каюсь, я всем и каждому жаловался на тебя, напрочь обезумел)
Ты ушла, а я почувствовал, что нынче не репетиция, не блеф, и такой одинокий ужас навалился на меня – горячий, мокрый, телесный, точно обезумевший водный спасатель, тяжёлый, как сом, который вместо того, чтобы наполнить захлебнувшуюся грудь воздухом, наоборот, резким своим вдохом сплющил мои лёгкие, словно бумажный пакет, и мне показалось, что я обмираю, обмираю, обмираю…
Такое осыпающееся тленное состояние. Наверное, я обмирал и в прежние разы, но ты возвращалась, и я, как разрешившаяся счастливая роженица, на радостях сразу и напрочь забывал то поверженное состояние.
Такое осыпающееся тленное состояние. Наверное, я обмирал и в прежние разы, но ты возвращалась, и я, как разрешившаяся счастливая роженица, на радостях сразу и напрочь забывал то поверженное состояние.
Я произвольно выбрал улицу и пошёл по ней, то и дело doёbivajas к прохожим с извечным русским вопросом: «Где эта улица, где этот дом?» – и показывал распечатку.
Поймал мыша – и ебёт не спеша
Двенадцать перстов язвы всем своим апостольным числом ополчились на меня.
Не восторженная Маша, а прозаичная, как гречневая крупа, Валерия.
Не восторженная Маша, а прозаичная, как гречневая крупа, Валерия.
Не восторженная Маша, а прозаичная, как гречневая крупа, Валерия.