нет в мире ни одного человека, говорящего на моем языке; или короче: ни одного человека, говорящего; или еще короче: ни одного человека
Он есть, мой сонный мир, его не может не быть, ибо должен же существовать образец, если существует корявая копия.
мои глаза другие, и слух, и вкус, -- не только обоняние, как у оленя, а осязание, как у нетопыря, -- но главное: дар сочетать все это в одной точке..
ибо что есть воспоминание, как не душа впечатления?
"Что я тебе скажу? -- продолжал он думать, бормотать, содрогаться. -- Что ты мне скажешь? Наперекор всему я любил тебя и буду любить -- на коленях, со сведенными назад плечами, пятки показывая кату [7] и напрягая гусиную шею, -- все равно, даже тогда. И после, -- может быть, больше всего именно после, -- буду тебя любить, -- и когда-нибудь состоится между нами истинное, исчерпывающее объяснение, -- и тогда уж как-нибудь мы сложимся с тобой, приставим себя друг к дружке, решим головоломку: провести из такой-то точки в такую-то... чтобы ни разу... или -- не отнимая карандаша... или еще как-нибудь... соединим, проведем, и получится из меня и тебя тот единственный наш узор, по которому я тоскую. Если они будут каждое утро так делать, то вышколят, буду совсем деревянный..."
Я окружен какими-то убогими призраками, а не людьми. Меня они терзают, как могут терзать только бессмысленные видения, дурные сны, отбросы бреда, шваль кошмаров -- и все то, что сходит у нас за жизнь
Как мне, однако, не хочется умирать! Душа зарылась в подушку. Ох, не хочется! Холодно будет вылезать из теплого тела. Не хочется, погодите, дайте еще подремать.
Всадник не отвечает за дрожь коня.
Тогда Цинциннат брал себя в руки и, прижав к груди, относил в безопасное место.
Снял, как парик, голову, снял ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял бедра, снял ноги, снял и бросил руки, как