Что, если бы Фрейд решил использовать еврейский миф о странствующем отце, готовом безропотно принести в жертву собственного сына, вместо греческого мифа о сыне, неосознанно убивающем своего суверенного отца? И что, если бы Фрейд при этом сконцентрировал свое аналитическое внимание на дезориентирующем чувстве Исаака, что его оставили, а не на непоколебимой вере Авраама? Это привело бы большее число людей к осознанию того, что подавление агрессии — ничто по сравнению с подавлением любви.