и улыбнулся доброй, детской улыбкой.
Рыжик ответил ему такой же улыбкой и как-то мгновенно заснул, растянувшись на наре возле Герасима. Как раз в это время сторож ночлежки, хромой и жалкий мужичонка в ярко-красной рубахе навыпуск, принес небольшую зажженную лампочку и повесил ее над дверьми. Тусклый, слабый свет разлился по комнате. В ночлежку вошел хозяин и стал с ночлежников взимать пятаки. Послышался звон монет, говор, спор и просьбы.
— Прохор Степаныч, будь отцом родным... Вот те Христос, принесу завтра!
— Ступай вон, у меня не богадельня! — слышался сухой, отрывистый голос хозяина.
— Голубчик, благодетель, Прохор Степаныч!.. Ведь холод, холод-то какой... Пропади я пропадом, ежели не принесу завтра...
— Да что вы насели на меня! — закричал хозяин. — Какой я вам благодетель?.. Пятака нет, а прет сюда, что в общественный дом... Вон, говорю, а то полицию позову!
Герасим видел, как с нар сошел тот самый старик, который в столовой рассказывал о том, как он навозом питался, и тихо направился к дверям.
— Злодей! Изверг! — закричал он, остановившись на мгновение перед хозяином. — Ты человека, как пса, на улицу выгоняешь... Так будь же ты проклят!
Старик взмахнул руками и вышел. А Прохор Степаныч вытер рукою бороду, усмехнулся и продолжал обходить голытьбу