В тот вечер я еще ничего точно не решила, но потом, разумеется, осталась с Томасом; надо испытать в жизни много потерь, прежде чем ты рискнешь отказаться от того, что имеешь, особенно если то, что ты имеешь, стало исполнением давней мечты, замешанной на упрямстве. Затем ты постепенно снижаешь планку, соглашаешься довольствоваться меньшим по сравнению с тем, чего хотела достичь или вроде бы достигла; на каждом этапе своей жизни мы идем на уступки, закрываем глаза на неудачи и отказываемся от чрезмерных претензий. “Ну и ладно, иначе и быть не могло, – утешаем мы себя, – ведь и остается тоже немало, даже вполне достаточно, к тому же можно сделать хорошую мину при плохой игре, поскольку куда хуже остаться вообще ни с чем, с пустыми руками”. Когда мы узнаем о супружеской измене (именно так, без особых фантазий, это обычно называют в разговоре), сначала нам трудно сдержать гнев, и хочется пинками выгнать изменника из дому, захлопнув за ним дверь. Есть люди очень гордые или, пожалуй, очень высокоморальные и очень правильные, которые никогда не пойдут на уступки. Но большинство после вспышки негодования начинают склоняться к мысли, что грех-то был вроде как простительный – легкомысленная выходка, пустая прихоть, желание показать себя, временное помутнение рассудка, и ничем серьезным законной жене это не грозит, коль скоро никто не посягает на ее место. Подобная реакция отражает не столько желание сохранить то, чего мы добились и что нам все еще принадлежит, то есть страх пустоты и банальную лень начинать все заново, сколько явную выгоду, скрытую в новой ситуации, так как муж-предатель отныне будет чувствовать себя твоим должником. Если ты сохранишь ваш союз и простишь этот грех, то всегда сможешь напомнить ему про свою душевную рану – пусть лишь взглядом, или резким жестом, или учащенным дыханием. Или молчанием, особенно если молчание вдруг повиснет якобы без видимой причины, и тогда он подумает: “Чего это она не отвечает, почему ничего не говорит, почему не поднимает глаз? Небось опять вспомнила ту историю”.