Одна из них, Эссани, соларий
Прикосновение руки — «Я тебя люблю». Заговорщицкая улыбка — «Я тебя люблю». Озабоченная морщинка между бровями — «Я тебя люблю».
И даже здесь, сейчас, за полстраны от него, я чувствовала любовь в каждом написанном и ненаписанном слове. «Я люблю тебя, дуреха расчудесная».
Пальцы сами собой сжали ожерелье из бабочек на шее. Грудь разрывалась от любви, от тоски, от пустоты без него.
Я шагнула к столу, схватила чистый лист и стала писать
Лавры по части изящной словесности мне не светили. Я не умел выразить свои чувства. Но все же я сложил письмо, вывел на нем стратаграмму и отослал.
сказала что-то страшное.
— В безопасности?
Голос
Я всегда умела найти что сказать. Но в такие минуты, когда слова — не радующие слух звуки, а грубая шершавая правда, они не шли с языка.
— А в чем разница? В том, что те не стоят перед тобой. Что ты не любишь их так, как любишь меня. Если ты чего-то не видишь, это не значит, что этого нет, а они так же кем-то любимы, так же для кого-то важны. Ничего не делать — особая привилегия, Макс. Так многим она не досталась...
Я бы попросил тебя не делать глупостей, — сказал тот, — только этот бесполезный совет давно устарел.
Но мне вручили свое доверие люди, которые заслужили, чтобы я его как-то оправдал.
Его вручили за сомнительную честь остаться последним кандидатом.
Но со временем я поняла, что нет в нем никакого цинизма. Он был раненый оптимист, отчаянно пытавшийся исцелиться.