Лу посмотрела на веревку в моей руке. Ее улыбка померкла.
– Да ты шутишь.
– Отнюдь. Давай руки. Ты пойдешь позади лошади.
– Давай-ка лучше ты пойдешь на хер.
Страх лишает людей последнего ума. – Бросив взгляд на меня и Селию, он покачал головой. – Как, впрочем, и смелость.
Надежда не какой-то недуг. Это исцеление
Вскоре следом подтянулись и другие. Кроме Ласимонна, который с криком «У нее четыре ноги!» с восхищением кинулся за Мелисандрой. Кошка зашипела, завыла и помчалась к замку. Закатив глаза, Эльвира продолжила разглядывать цветы, осторожно откусив кусочек пиона. Пан в ужасе шлепнул ее по руке.
– Нет, – строго сказал он, погрозив ей пальцем. – Ни в коем случае, моя конфетка. Приезжай в Цезарин, и я лучше испеку тебе что-нибудь сладкое, хорошо?
В первый раз, когда я спала рядом с Ридом, он мне приснился.
Точнее, мне приснилась его книга. «La Vie Éphémère». Он подарил ее мне в тот день. Свою первую тайну. Позже той ночью, когда мадам Лабелль предостерегла меня, когда я проснулась в запутанных простынях, охваченная ледяным ужасом, я подползла к нему и легла рядом на жестком полу. Его дыхание убаюкало меня.
«Она идет за тобой».
Страх перед матерью буквально загнал меня в объятия Рида.
Сон медленно затянул меня, как серый омут перед рассветом. В той истории Эмилия и Александр лежали рядом в семейной усыпальнице. Их холодные пальцы сплелись навечно. На последней странице их родители горевали, оплакивая безвременную утрату. Они обещали забыть о кровной вражде и предрассудках во имя своих детей. Именно эта сцена мне снилась, только в усыпальнице лежали не Эмилия с Александром, а мы с Ридом.
Когда я проснулась на следующее утро, меня охватило беспокойство. Я винила в этом кошмар. Воспоминания о матери.
Теперь же, когда я держала мать в своих объятиях, мне невольно вспомнился тот мирный образ Эмилии и Александра.
В этом не было ничего мирного.
Ничего простого.
И все же голос Рида, сжимавшего в руках «La Vie Éphémère», донесся до меня из прошлого.
«Она заканчивается не смертью. Финал оставляет надежду».
– Ты даже не представляешь, как печально было твое рождение. Даже ты не можешь представить, какое горе выпало на мою долю. Я должна была убить тебя еще тогда. Я занесла клинок, чтобы вонзить его в твое новорожденное сердце, но ты… ты сжала мой палец. Вцепилась в меня кулачком, моргая незрячими глазками. Такая тихая. Такая счастливая. Я не смогла убить тебя. В одно мгновение ты смягчила мое сердце. – Ее пламя внезапно угасло. – В тот день я подвела наш народ. Мне потребовалось шестнадцать лет, чтобы вновь ожесточить свое сердце. И даже тогда я бы подарила тебе все. Я бы подарила тебе величие.
– Мне не нужно было величие.
Отбросив щит в сторону, я наконец поднялась на ноги. Сердце Морганы, возможно, смягчилось при виде новорожденного младенца, но она никогда не любила меня – меня саму, по-настоящему. Она любила лишь мысль о том, что я собой воплощала. Величие, спасение. Я принимала ее внимание за искренние чувства. Тогда я еще не знала, что такое настоящая любовь. Я посмотрела через пропасть на Рида, Коко и Бо, которые стояли, взявшись за руки, на краю, бледные и молчаливые.
Теперь я знала, что такое и любовь, и горе. Две стороны одной и той же проклятой медали.
– Мне была нужна лишь ты.
В глубине души я с самого начала знала, чем все кончится. Я чувствовала это с той самой минуты, как мы впервые встретились, с той минуты, как я впервые увидела балисарду на плечевом ремне Рида. Мы – несчастные влюбленные, сведенные вместе судьбой или провидением. Жизнью и смертью. Богами или, быть может, чудовищами.
И в конце нас ждет костер.
Хотелось то ли вздохнуть, то ли вздрогнуть. Прощать больно. В прощении всегда есть некая жертва. – Тебя не должно волновать, что мы думаем, Селия. Да и вообще что о тебе думают люди. Не отдавай другим власть над собой.
– Кого волнует, что ты ханжа? – Коко помогла Селии подняться и указала на меня. – Кого волнует, что мы шлюхи? Это лишь слова.
– И что ни делай, всем угодить мы все равно не сможем. – Подмигнув, я достала из шкафа атласную ленту и завязала ее вокруг шеи, а потом плюхнулась в гамак. Рид покачивался рядом со мной. Он даже не пошевелился, и в груди у меня закопошилась тревога, но я только мысленно отмахнулась от нее. Затем щелкнула Рида по ботинку и сказала: – Лучше делать все по-своему. Быть ханжой или шлюхой – все лучше, чем быть тем, кем нас хотят видеть другие.
– Я тоже люблю тебя, Лу. Я всегда тебя любил.
– А вот и нет, – весело усмехнулась она.
– А вот и да.
– Ты не любил меня, когда я врезалась в тебя в кондитерской…
– Еще как любил, – возразил я, вскинув брови. – Мне понравился твой кошмарный наряд, уродливые усы и…
– Так, минуточку. – Лу откинулась назад, притворно возмутившись. – У меня были шикарные усы.
– Согласен. Носи их почаще.
– Ты лучше меня не искушай.
– А ты… не могла бы спеть последнюю строфу… последний куплет той песни прежде, чем уйти? – Он смущенно потер шею. – Если хочешь, конечно.
Как будто у меня был когда-то выбор.
– За первым второго родили мальчишку, – пропела я со смешком. – А следом десяток сестер и братишек. Не знали, куда всю ораву девать, но трахались, черти, опять и опять!
Ансель стал пунцовым, даже ярче, чем когда-либо, но улыбался от уха до уха.
– До чего же неприлично.
– Конечно, неприлично, – прошептала я. – Это же песня, которую распевают в пивнушках.
Глаза Анселя сияли очень ярко, наполненные слезами. Но он все равно улыбался.
– Ты бывала в пивной?
Я кивнула и улыбнулась так широко, что стало больно. В груди все ныло, ныло, мучительно ныло. Ансель в ужасе покачал головой.
– Но ты ведь женщина!
– За стенами этой церкви, между прочим, целый мир есть. Могу показать, если хочешь.
Улыбка Анселя померкла. Он коснулся моей щеки и поцеловал меня в лоб.
– Спасибо, Лу. За все.
Я отчаянно вцепилась в его руку. Дом полностью погрузился во тьму, а боль в животе уже просто обжигала. Плечи сдавливало, в ушах заложило. Сквозь плотную завесу сознания пробивались крики, отдаваясь вокруг эхом, словно из-под воды.
– Куда ты пойдешь?
Ансель оглянулся туда, где раньше за столом сидела Коко, перемешивая колоду и смеясь. Он снова стал задумчивым.
– Я хочу попрощаться в последний раз.
В груди невыносимо горело. Ледяные иглы пронзили тело.
– Я люблю тебя, Ансель.
В глазах все затуманилось, когда на меня обрушились жестокие и тяжелые волны. Они оттащили меня от Анселя, но до конца своих дней я не забуду его улыбки. Пока снова не увижу ее. Его пальцы выскользнули из моих, и он устремился прочь, как луч света во тьме.
– Я тоже тебя люблю.
С силой оттолкнувшись, я рванулась наверх.
Навстречу страху.
Навстречу боли.
Навстречу жизни.