Шустрый такой толстячок, все катался, как ртутная капелька, не давал толком себя разглядеть.
Ходили слухи, что это она каждому открывает, во сколько лет он умрет.
Она встала с дивана, вперив невидящий взгляд в какую-то запредельно далекую, но очень, наверное, важную точку.
И сверкают они завораживающе ярко, но еще ярче блестит скальпель, который Андрей Иванович хранит в карандашнице. Да, именно его я сейчас возьму, раздался внутри ее головы вкрадчивый, почти ласковый шепот, возьму и воткну вам в левый глаз, рядом с вот этой милой родинкой у вас под бровью, мне нравятся женщины с родинками на лице, это так естественно и уязвимо…
молитвами боги исчезали всеми забытые.
глаза у директора льдисто-голубые, прозрачные, какие бывают у революционеров и мучеников. В этих глазах не было ничего, кроме лихорадочно сверкающего энтузиазма.
Танюша, подавшись вперед, за книгой, мягко уткнулась поварихе в живот. Замерла на секунду — и вдруг разревелась, заголосила на всю столовую:
— Разорвали! Больно! Бо-ольно!
— Что тебе разорвали? — испугалась Клавдия. — Где? Покажи!
— Птенчика разорвали! — Танюша ткнула пальцем в обширный живот Клавдии пониже пупа. — Там гнездышко было! Бо-ольно!
Тут уже настала очередь голосить Клавдии, которая и впрямь аборт недавно сделала, потому что куда ей, сорокапятилетней, безмужней, младенец непонятно от кого?
В незнакомом блистающем мире, выплеснувшемся далеко за пределы Земли, где разноцветные существа в мгновение ока перемещаются от звезды к звезде и все счастливы.
Густая темнота, пахнущая сыростью, гнилью, болезнью, облепляла ее, лезла в ноздри и давила на глазные яблоки.
Может, искушения боялся, а может, просто устал заглядывать в одинаковые человечьи души, затянутые болью и стыдом, будто серой паутиной.