Цитаты из книги автора Роберт Чарльз Уилсон Спин

Хорошая, честная книга — почти то же самое, что добрый друг.

Я сказал, что Джейс посвятил свою жизнь научным исследованиям не ради славы, а ради знаний, что он понимал, что знания не создаются, а открываются, что на них не распространяется право собственности, что ими нужно делиться с соседями, с потомками.

И любовь разорвет нас в клочья. Снова.

Но в сравнении с по-настоящему толстыми мешками он всё равно остался выскочкой. Нет за ним йельско-гарвардской мафии в мантиях. Я не скакала по светским раутам. Мы оставались бедными детками из квартала. Из богатого квартала, но всё равно бедными. Есть старые деньги и есть новые, и мы явно в новых.

Ars moriendi ars vivendi est — искусство умирать есть искусство жить.

Теперь, как только начинаются проблески, я выключаю знак «Свободные номера», запираюсь и жду, когда все закончится.

— И слушаете Дюка, — добавил я.

Он улыбнулся, и мы отправились в фойе, к регистрационной стойке.

— Дюка, — кивнул он, — или Попса, или Диза. Или Майлза, под настроение.

Он называет мертвецов по именам, отметил я, настоящий фанат.

— Строго до шестьдесят пятого года.

Джейсон показывал ей, что крупные ветви движутся в собственном ритме, гораздо медленнее мелких веточек — потому, объяснял он, что у каждой ветви, у каждой веточки своя резонансная частота, и эти резонансные частоты можно представить в виде музыкальных нот. Танец деревьев на ветру — на самом деле музыка, но такая низкочастотная, что человеческое ухо ее не улавливает: ствол дерева гудит басовой нотой, ветви выводят мелодию тенором, веточки подсвистывают на флейтах-пикколо.

Диана запрокинула голову.
— Другое небо, — прошептала она.
С новыми незнакомыми звездами.

— Боишься чего?
— Что мы их юница. Или что-то вроде Джейсовых марсиан — помнишь, как он на них надеялся? Боюсь, что гипотетики ждут от нас спасения. От того, чего боятся они сами.
Может, и так. Но в этом случае, подумал я, мы поступим, как сама жизнь: проигнорируем их надежды.

Наш мир полон сюрпризов. Все мы рождаемся чужими и для себя, и для окружающих. И редко удостаиваемся даже формального знакомства.

Все мы падаем, напомнил я себе. А если упал, где-нибудь да приземлишься

Переход — это всего лишь дверь

Так зачем ехать дальше? Затем, что негоже встречать конец света в праздности. Занятые руки не дрожат, занятый ум не паникует.

Мое поколение изуродовал соблазн Великого спасения и цена этого соблазна

Хорошая, честная книга — почти то же самое, что добрый друг.

Жизнь зародилась на периферии нестабильной ядерной реакции

Это избитая метафора — желудь и дуб. Взяв желудь, вы держите в руке целый дуб, способный из него проклюнуться, и даже не один, а всех его потомков, которые будут рождаться из века в век.

В отличие от Саймона, я не мог дать однозначного ответа на этот вопрос, поэтому вспомнил, как в подобной ситуации отшутился Марк Твен: «В раю климат получше, а в аду общество поприятнее».

Однажды, когда Блаженный Августин был еще жив, Диана сказала мне: «Положив руку на шерсть пса, я хочу ощутить его живое тепло, а не сосчитать его пульс или измерить обширные расстояния между атомными ядрами и электронами, составляющими его физическую форму»

Танец деревьев на ветру — на самом деле музыка, но такая низкочастотная, что человеческое ухо ее не улавливает: ствол дерева гудит басовой нотой, ветви выводят мелодию тенором, веточки подсвистывают на флейтах-пикколо. Или же, говорил он, представь все это в виде неименованных чисел, и всякий резонанс — начиная с ветра и заканчивая трепетом листка — это переменная в уравнении, и уравнений этих множество, и все они заключены друг в друге.