Цитаты из книги автора Антуан Компаньон Лето с Бодлером

Бодлер был меланхоликом, он упрекал себя в бездействии, страдал от своей лени, проклинал привычку откладывать дела на завтра и мечтал трудиться

Сравнение с Расином стало искупительным клише, но и в 1905 году, когда имя Бодлера еще отзывалось скандалом, Пруст утверждал: «Вы называете его декадентом? Что за глупость! Он даже не романтик. Он пишет как Расин. Могу привести вам двадцать цитат

Словно буря, всё то, что дремало подспудно,
Осадило мой разум, и он отступил,
И носился мой дух, обветшалое судно,
Среди неба и волн, без руля, без ветрил. [22]

Мы представляем себе денди, праздного гуляку, который живет в свое удовольствие и наслаждается жизнью. Всё наоборот: Бодлер был меланхоликом, он упрекал себя в бездействии, страдал от своей лени, проклинал привычку откладывать дела на завтра и мечтал трудиться.

Существует одно ходячее заблуждение, которого я боюсь как огня. Я имею в виду идею прогресса. Это изображение нынешней ложной философии запатентовано без гарантии со стороны Природы или Божества, этот новомодный фонарь — лишь тусклый светильник, изливающий мрак на все области познания. С его приближением никнет свобода, возмездие исчезает как дым. Тот, кто хочет осветить путь истории, должен прежде всего потушить этот коварный фонарь. Нелепая идея прогресса, расцветшая на гнилой почве нынешнего самодовольства, сняла с нас бремя нравственного долга, избавила души от груза ответственности, освободила волю от всех уз, которые накладывало на нее стремление к совершенству. И если этому удручающему безумию суждено продлиться еще долго, оскудевшие народы, убаюканные мягкой подушкой фатализма, бездумно погрузятся в дремоту одряхления. Такое самоуспокоение само по себе является симптомом уже вполне зримого упадка.

Бодлер малоприятный тип (и с ним не так уютно проводить лето, как с Монтенем): он относится враждебно к прогрессу, к демократии и равенству; он презирает почти всех себе подобных; он не доверяет добрым чувствам; он не в восторге от женщин, от детей, да и вообще от рода человеческого; и он сторонник смертной казни, но в качестве жертвоприношения:

утверждая, что он был прежде всего возмутителем спокойствия, подрывником устоявшихся идей и форм, одержимым страстью к парадоксам? Нет, ведь все его мерзкие высказывания чистосердечны; но подчас он думал и совсем иначе и о многом высказывался двойственно.

Можно ли извинить Бодлера, ссылаясь на то, что он жертва предрассудков своего времени, что он не хуже многих своих современников и что мы без труда найдем не менее гнусные высказывания у Бальзака, Сент-Бёва, Барбе д’Оревильи, Флобера, Ренана, Ипполита Тэна и Гонкуров? Задача непростая, ведь во многих других отношениях Бодлер и наш современник: если он и шел вперед, «глядя в зеркало заднего вида», в чем его упрекнет Сартр, то он же и выдумал эту «modernité», с которой мы до сих пор не можем до конца разобраться, эту «современность», состоящую из любви и ненависти к современному миру, из вовлеченности и отторжения, восторга и ярости.

есь всплывают сразу несколько неизменных бодлеровских тем: фланирование и связанные с ним происшествия, трудности творчества и самоирония (стихотворения в прозе названы безделицами, в другом месте — детскими игрушками), и среди них — намерение извлечь «из всякого предмета неприятную мораль». Бодлер хочет шокировать, возмутить читателя и успешно проделывает это в Парижском сплине: его стихотворения в прозе настолько провокационны, что все газеты отказывались их публиковать.

Денди находится одновременно внутри и вне ситуации, он вечный чужак. Как герой стихотворения в прозе Чужак, он местный — и космополит, он учтив — и дерзок, он наблюдатель, враг домашней жизни, бунтарь без причины:
Жить вне дома и при этом чувствовать себя дома повсюду, видеть мир, быть в самой его гуще и остаться от него скрытым — вот некоторые из радостей этих независимых, страстных и самобытных на

Что же это за страсть, которая, став доктриной, снискала таких властных последователей, что это за неписаное установление, породившее столь надменную касту? Прежде всего это непреодолимое тяготение к оригинальности, доводящее человека до крайнего предела принятых условностей. Это нечто вроде культа собственной личности, способного возобладать над стремлением обрести счастье в другом, например в женщине; возобладать даже над тем, что именуется иллюзией. Это горделивое удовольствие удивлять, никогда не выказывая удивления. Денди может быть пресыщен, может быть болен; но и в этом последнем случае он будет улыбаться, как улыбался маленький спартанец, в то время как лисенок грыз его внутренности. [113]

Денди стремится владеть своими чувствами и быть абсолютно невозмутимым.
Это слово подразумевает подчеркнутую самобытность и тонкое понимание психологического механизма нашего мира. Однако, с другой стороны, денди тяготеет к бесстрастности <…>. Денди пресыщен или притворяется таковым из соображений тактических или кастовых. [114]

Эта новая аристократия праздных деклассированных людей ностальгически противостоит приливу демократии:
Дендизм — последний взлет героики на фоне всеобщего упадка. <…> Дендизм подобен закату солнца: как и гаснущее светило, он великолепен, лишен тепла и исполнен меланхолии.

У денди должна быть возможность не заботиться о деньгах, чтобы посвящать всё свое время туалетам и любовным делам, но ни деньги, ни туалеты, ни любовные дела нельзя назвать главными атрибутами денди (наделав в юности долгов, Бодлер нуждался всю жизнь). Достаток, туалеты и любовные заботы — это всего лишь отличительные признаки денди, нечто вроде «символа аристократического превосходства его духа». Вот почему его элегантность характеризуется «крайней простотой» (Бодлер заботился о своем наряде — но одевался всегда более или менее одинаково).
Денди — это непримиримые индивидуалисты на заре эпохи массовости, они объединяются, чтобы сохранить высшее сословие общества, эли

енди — это реакция на демократию, последний наследник порядочного человека, старорежимного придворного; он дилетант, и современный утилитаризм его ужасает. «Быть полезным человеком всегда казалось мне ужасной гадостью» [111], — признавался Бодлер.
Дендизм подробно представлен в Поэте современной жизни как строгая дисциплина внутри отсутствия дисциплины:
Не освященный никакими за

Позднее сам Бодлер назовет свою особость дендизмом, имея в виду книгу Барбе д’Оревильи Дендизм и Джордж Браммелл, опубликованную в 1845 году. Начиная с Салона 1846 года Бодлер определяет дендизм как современное явление и называет двух рисовальщиков элегантной жизни, Эжена Лами и Гаварни, «поэтами дендизма».
Кто такой денди? Это праздный молодой человек, довольный собой, надменный, элегантный и непринужденный; его можно встретить на

длер не только требует от прекрасного странности, но и связывает его с грустью, меланхолией и страданием; об этом сказано в Моем обнаженном сердце:
Я нашел определение Прекрасного — моего Прекрасного. Это нечто пылкое и печальное, нечто слегка зыбкое, оставляющее место для догадки. <…>

одлер оставил немало определений красоты, и порой они обескураживают. Он хочет, чтобы она была достойна Античности и продолжала традицию, но в отчете о Всемирной выставке 1855 года он проявляет чуткость к широкому спектру прекрасного, к произведениям, прибывшим со всего мира и собранным вместе, к «многообразию и многоцветности красоты, бушующей в неисчислимых спиралях жизни» и извлекает отсюда незабываемый урок:
Прекрасное всегда необычайно. Я отнюдь не хочу сказать, что необычайность его надуманна и хладнокровно предопределена, ибо в этом случае оно оказалось бы чудовищем, стоящим вне русла жизни. Я хочу сказать, что в Прекрасном всегда присутствует странность, необычайность — наивная, не

творчество его неоднородно и разрозненно: это стихи, стихотворения в прозе, художественная и литературная критика, личные дневники, сатира и памфлеты.

автор Цветов зла, а тем паче Парижского сплина — человек ранимый и желчный, он жестокий бретер, гениальный безумец и подстрекатель бессонницы.

Куда уместнее беседовать о Бодлере осенью, в мертвый сезон, когда день убывает, а кошки жмутся к очагу.

Так что говорить о Бодлере летом — затея более дикая, чем вспоминать летом Монтеня или Пруста