В приложении удобнее
Цитаты из книги автора Полупрозрачный палимпсест
Кабинет, он же и спальня, в той же московской квартире. Окно не совсем посередке, ближе к правой стене. Паркет елочкой, крупный, с щелями. Раздвижная софа стоит поперек и делит комнату пополам. Слева розового дерева бюро под зеленым сукном, низкий бельевой шкап с металлическими шарами вместо ручек ящиков, в углах по обе стороны окна зеленоватые кресла, одно с подножьем, и возле него напольная лампа под белым цилиндрическим абажуром, у другого столик полумесяцем, на нем маленькая книга на латыни в хорошем переплете, рядом затрепанный роман Чандлера с мрачной блондинкой на бумажной обложке, обеими вытянутыми руками держащей револьвер, наставленный на улыбающегося Филипа Марло в низко надвинутой шляпе
или, напротив, в сильной страсти какой-нибудь, но распухает, когда на него обращаешь внимание, как укушенное комаром место, если расчесать до крови слишком пытливой мыслью. Меня нет, но и я — не я, с меня взятки гладки. Сия есть главная тайна личного существованья. Я — даже не знаю, как и назвать себя, — сызмала был ею одержим.
Он сказал это таким утвердительным тоном, что вопрос в конце воспринимался как легкое поглаживание по голове — утешение несмысленышу. Старость неподалеку. Смерть неизбежна.
Возражать автору post mortem — не первая, но скорее крайняя необходимость, с которой сталкивается критик, утративший возможность продолжить едва начатый разговор.
а умиравший понимал, проникая в сознание другого человека сузившимся до немыслимой глубины резкости взором, эту смесь любопытства, страха, участливого волнения и самосохранительного отстранения в глазах смотревшего на него, и, когда они чуть заблестели и, моргнув, быстро опустились, он медленно закрыл свои, продолжая, однако, видеть и наклонившегося над ним племянника, и календарь на стене под часами, с красным почему-то числом, и машущий всей своей густой массой платан в окне, и в глухом углу санаторного сада двухместную деревянную качалку, похожую на гигантское пресс-папье, и себя четырехлетним мальчиком, одиноко сидящим в ней, в рубашке в красную и синюю клетку и сандалиях с дырочками, и беззвучно плачущим в такт раскачиванию, и ровный шум зажженных газовых горелок за головой, и каких-то двух озабоченного вида молодых людей в белых халатах, без слов совещавшихся по правую руку. Один вскоре ушел, другой с серьезным, но ласковым видом подошел к изножью постели. Потом мать дотронулась губами до его лба, проверяя, нет ли жара, и отстранилась, а его подняли и повели по открытой лестнице на обследование на четвертый этаж, в сопровождении сестры милосердия и еще кого-то. Под мышкой у него была овальная коробка засахаренной клюквы, принесенная родителями, в руке стаканчик с лесной земляникой, на душе покойно.
«Ангел смерти, весь покрытый глазами, нисходит к человеку, чтобы вызволить душу его из тела, и иногда, то есть чрезвычайно редко, он приходит „прежде времени“ и ссужает человеку пару глаз из мириада своих, человек видит нечто на мгновение и часто потом забывает виденное, ибо разум не способен долго хранить то, чего не может переварить», — утверждает Илья Менгден, философ, которого Барабтарло вызвал из небытия, подобно мифическому Делаланду Набокова («Одушевленная Глина»). Эта мысль знаменательна, ибо герои как литературоведческих, так и художественных произведений Барабтарло на короткую память пожаловаться не могут.
Мы с тобой в ссылке, а он вернулся. Говорят, «какая нелепая смерть, какая ужасная смерть», или, того хуже, «безвременная». Все настоящее кажется разуму нелепым. Действительно странно то, что мы еще мертвы
Старость неподалеку. Смерть неизбежна. Мы не умеем говорить об обеих, а уж писать тем более.