В приложении удобнее
Цитаты из книги автора Гений места
Говоря о последствиях пьянства, Плиний проясняет смысл поговорки, которую любит повторять русский человек, даже не знающий ни единого больше слова по-латыни, даже вовсе не знающий, что это латынь: «In vino veritas». Вместе с Александром Блоком и миллионами других соотечественников мы ошибаемся, полагая, что древние завещали нам рецепт правильной жизни, тогда как речь о том, «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Читаем у Плиния: «Тайное выходит наружу. Одни вслух заявляют о своих завещаниях, другие выбалтывают смертоносные тайны… По пословице – истина в вине».
Если захотите рассмотреть человека и узнать его душу, то вникайте не в то, как он молчит, или как он говорит, или как он плачет, или даже как он волнуется благороднейшими идеями, а вы смотрите лучше его, когда он смеется… Смех есть самая верная проба души».
Чем безлюднее, тем надежнее.
Борхес с наслаждением вспоминал Монтеня: «Он говорит, что если находит трудное место в книге, то пропускает его, потому что видит в чтении род счастья».
Мало что в человеческом поведении отвратительнее жалкой потребности самоутверждения за чужой счет.
Мне никогда не приходило в голову читать свои книжки – это как рассматривать себя на фотографиях или телеэкране: слишком многое не устраивает.
Странно, как скоро мы забываем то, что не находится постоянно перед нами… Я исключаю воспоминания о женщинах: им нет забвения (будь они прокляты) более, чем любым иным выдающимся событиям, вроде «революции», или «чумы», или «вторжения», или «коме
Правильный зритель «правильного фильма» – не аналитик, а рудимент цивилизации: дитя, раскрывшее в изумлении рот возле сказителя. Ребенок, который просит историю, слышанную уже не раз, потому что ему нужны не ухищрения культуры, а живое голое переживание.
Чувство места – не просто сумма литературных, художественных ассоциаций, смешанных с личными впечатлениями. Речь идет об уникальном переживании автора, передающемся читателю. Вот что я нахожу в прозе Петра Вайля, хотя такое определение обычно относится к лирике.
Бедность, конечно, не порок, но нищета воображения – порок-с.
Просты принципы: «Вы ведь не презираете денег, Келли? – Я? – сказал Келли. – Я бы убил того, кто выдумал бедность».
Построенный без лекала, умышленный хлеще Петербурга, воплощенная мечта Малевича и Мондриана, Манхэттен вырастает из океанских просторов и пионерских прерий, и язык никогда не даст этого забыть.
«Вдали от силы примера и смирительной узды стыдливости многие люди являют собой позор нашего общества. Их можно назвать передовым отрядом отчаянных смельчаков, посланным на верную гибель».
«Одних пообтешет преуспеяние, а других погонят прочь порок иль закон, и они, вновь соединившись с себе подобными негодяями, двинутся еще дальше на запад, освобождая место для людей более трудолюбивых, которые превратят сей варварский край в землю плодоносную и отменно устроенную».
Иосиф Бродский ценил Вайля. Мне кажется, он понимал Вайля как интеллектуала с имперской окраины, тип художественного сознания, особенно привлекавший Бродского, – тот же Найпол, Дерек Уолкот, Томас Венцлова и центральноевропейские писатели. «Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря». В империи, откуда мы родом, глухой провинцией у моря были и Ленинград и Рига
если у прозы Вайля все-таки есть русские прецеденты в путевом жанре, то, наверное, путевые заметки Мандельштама, Бродского, может быть Шкловского.
у Паустовского, Нагибина, Казакова песенно-есенинский лиризм, а у Вайля – акмеистический
Случалось советскому (или подсоветскому) писателю побывать в каком-нибудь далеком от Переделкина краю, как даже лучшие из них сбивались на омерзительный штампованный стилёк. Поскольку путешествовали они главным образом гуртом, то в начале имело место неизбежное представление: «Мы – это… Иванов, Петров, Сидорова…» Пояснив, что стоит за глыбой «мы», переходили к описаниям жалких приключений и жалких впечатлений
В рассказе Вайля этот эпизод фигурирует не для того, чтобы посмеяться над отсталостью русской провинции и никчемностью администраторов. Слезы настоящие. Они вызваны неясной тоской русской женщины по цивилизованному порядку.
Однажды мне попалось в газете интервью с вернувшейся из Парижа москвичкой: туристические впечатления, замечания об отсутствии на Западе духовности… Все было довольно вяло. И вдруг всплеск ярости! С неожиданной ненавистью путешественница заговорила об обычае западных людей таскать с собою книжечки-календари и заносить в них назначенные деловые свидания, приглашения в гости и т. п. В непредсказуемости быта, в спонтанности событий она видела главное преимущество российской жизни. Между тем возможность планировать свою жизнь – одно из главных преимуществ цивилизации и свободы: не крадешь чужого времени и можешь рассчитывать на то, что на твое – не посягнут.