человек – пленник временного
великого человека – вертикального, идущего за истину против всей массы стремительно остывающего мира…
На загнивающей планете следовало бы воздержаться от того, чтобы строить планы, но мы все равно их строим, поскольку оптимизм, как известно, – это судорога умирающего.
Де Голль:
Русские люди никогда не будут счастливы, зная, что где-то творится несправедливость.
Одержать сто побед в ста битвах – это не вершина воинского искусства. Повергнуть врага без сражения – вот вершина.[283]
Не Москва, а фильм Тарковского. Где влага и туман. Размытый контур гравюры эпохи Эдо в пространстве одного главного города. Остановилась на улице.
Труд – твоя сила.
Организация – твоя сноровка.
Режим – твоя воля.
Это вот и есть настоящая культурная установка.
А все вместе = культурная революция.[273]
Друзья! Мы в этот мир заброшены[257] ненадолго. Нам здесь нужно много что сделать. На нас – долг и миссия. Если мы будем все проваливать, если мы будем бесчувственно терять себя, отключаться из этого мира, если мы будем лениться, то мы не уйдем далеко.
Локти резали ветер, за полем – лог,
Человек добежал, почернел, лег.
Лег у огня, прохрипел: «Коня!»
И стало холодно у огня.
А конь ударил, закусил мундштук,
Четыре копыта и пара рук.
Озеро – в озеро, в карьер луга.
Небо согнулось, как дуга.
Как телеграмма, летит земля,
Ровным звоном звенят поля,
Но не птица сердце коня – не весы,
Оно заводится на часы.
Два шага – прыжок, и шаг хромал,
Человек один пришел на вокзал,
Он дышал, как дырявый мешок.
Вокзал сказал ему: «Хорошо».
«Хорошо», – прошумел ему паровоз
И синий пакет на север повез.
Повез, раскачиваясь на весу,
Колесо к колесу – колесо к колесу,
Шестьдесят верст, семьдесят верст,
На семьдесят третьей – река и мост,
Динамит и бикфордов шнур – его брат,
И вагон за вагоном в ад летят.
Капуста, подсолнечник, шпалы, пост,
Комендант прост и пакет прост.
А летчик упрям и на четверть пьян,
И зеленою кровью пьян биплан.
Ударило в небо четыре крыла,
И мгла зашаталась, и мгла поплыла.
Ни прожектора, ни луны,
Ни шороха поля, ни шума волны.
От плеч уж отваливается голова,
Тула мелькнула – плывет Москва.
Но рули заснули на лету,
И руль высоты проспал высоту.
С размаху земля навстречу бьет,
Путая ноги, сбегался народ.
Сказал с землею набитым ртом:
«Сначала пакет – нога потом».
Улицы пусты – тиха Москва,
Город просыпается едва-едва.
И Кремль еще спит, как старший брат,
Но люди в Кремле никогда не спят.
Письмо в грязи и в крови запеклось,
И человек разорвал его вкось.
Прочел – о френч руки обтер,
Скомкал и бросил за ковер:
«Оно опоздало на полчаса,
Не нужно – я все уже знаю сам».
Дыхание крика, становящееся бабочками, птицами, вырывающимися из солнечного сплетения севера