Цитаты из книги автора Миленко Ергович Руфь Танненбаум

Бара, сидя в телеге, болтала ножками в такт мелодии и была не слишком потрясена судьбой несчастной крестьянки, о которой шла речь в арии и которая, после того как ею овладел, а потом оставил какой-то загребский проходимец, от стыда и позора бросилась под трамвай, названный в арии «молниевозом» и «переехавший ее и два и три раза».

Пьют не затем, чтобы что-то отметить, — пьют потому, что у них нет более разумного занятия. Как будто они чего-то ждут, но никто не знает, чего именно.

лым, будешь знать какое бы то ни было другое место в мире, даже собственный дом. Именно в таком месте ангелы находят душу человека, когда наконец приходят за ней.

Она знала каждую пядь этого двора. Годами основательно изучала его, особенно после того, как началась война. Этот двор был тем самым единственным местом, которое существует в жизни каждой девочки и каждого мальчика, местом, с которым знаком лучше, чем, став взрос

Мони, Ивка поняла, что и она сама, и ее дочь стали прозрачными, превратились в чистую воду, которая только чудом не разлилась по улице.

В цирке она никогда не была, но живо представляла себе влюбленных акробаток на трапеции, которые пролетают над бездной, на другую ее сторону и попадают в мускулистые руки смуглых любовников, в воображении Амалии всех без исключения, как египтяне из народных песен, чья кожа пахнет корицей, мускатным орехом, гвоздикой и всеми теми греховными ароматами, от которых ее охватывал стыд, потому что ей казалось, что весь мир знает, какие мысли приходят ей в голову, пока она их нюхает

мудрствовал Браутович, сам родом из окрестностей Дубровника, которого даже шестьдесят загребских лет не отучили от медленного и долгого, по всем признакам ориентального, приближения

Только если бы знали, что отличаются друг от друга, как сады

так как он приехал откуда-то из той глубокой и мрачной Боснии, которую не знают и сами боснийцы, а остальные никогда даже не слышали обо всех ее городах и селах, горах и реках, Илия обладал несгибаемым и сильным желанием выжить, которое заставляло его в каждый осознанный момент жизни, всеми способами, моральными или аморальными — это безразлично, бороться за то, чтобы завтра у него всегда было лучше, чем сегодня

Дожив до определенных лет, спящие люди начинают выглядеть старше. Щеки у них вваливаются, морщины приобретают глубину и направление, как русла маленьких рек, их лица становятся похожими на географические карты.

Так он обнимал и целовал ее всем своим громким страхом, а она тонула в его объятиях и очень хотела, чтобы ее здесь не было

Ивка в панике взвизгивала, как паровозный свисток, а слезы в ее огромных глазах переливались через край, как будто это две больших кастрюли для кипячения белья. Они не текли, как у других женщин, они вскипали пеной, а потом потоком лились по щекам

Пока он думал обо всех них, он меньше думал о себе и поэтому чувствовал себя хорошо.

И в конце концов смерть станет модной, как шляпа-панама.

когда настали годы нищеты и голода, когда люди умирали от испанки, прятались по лесам Загорья от мобилизации и навсегда перестали встречать Новый год с верой, что дальше будет лучше, между нами начала расти стена и все важнее становилось, что мы думаем друг о друге

Когда ты такая важная и храбрая, все боятся, как бы ты не разбилась, словно ты их ребенок. Плачут, будто ты им дитя, а потом радуются, что ты жива, словно собираются поцеловать тебя перед сном или утром принести какао и булочку с абрикосовым джемом. Руфь верила, что все люди, кроме самых-самых храбрых, к которым, по ее мнению, относилась и она сама, чувствуют себя мамами и папами летающей акробатки на трапеции.

водил жену к знахаркам, травницам, целительницам и чудотворцам, чтобы те лечили ее травами и кореньями, снимали с Амалии сглаз и отгоняли от нее духов, ранним утром ставили вверх ногами стоять на руках до полуночи, потому что тогда все силы из ее матки перейдут в верхнюю часть тела, а оттуда их легче изгнать и они не смогут сделать женщину бесплодной;

Однако хуже всего было то, что Авраам Зингер большую часть времени умирал без надежды. У него, который всю жизнь верил и был в этом непоколебим, почти беспощаден, болезнь отнимала мысль о Боге. Происходило это примерно так же, как тогда, когда он забыл, что продал свою лавку. Он дрожал от страха перед своим земным концом, и напрасно госпожа Штерн напоминала ему о вере, напрасно произносила молитвы и приносила ему священные книги — в такие моменты, которые, к сожалению, часто стали растягиваться во времени, Авраам был очень необычным безбожником. Хотя он знал, что книга в руках госпожи Штерн называется Талмуд и что это еврейское собрание законов, правил и толкований Торы, хотя он знал, что и сам он еврей в океане тех, кто не евреи, и что госпожа Штерн тоже еврейка и в ее присутствии можно сказать всё, Авраам Зингер не понимал, что есть Бог. Не мог представить себе, что существует какая-то истина вне истины о его собственном страдании.

Прошло время святых, гремел с алтаря фра Амброз, прошло время тех, кто ходил по воздуху, чтобы не раздавить муравья, прошло время кроткого народа, который и наследие свое, и отечество уступал чужестранцу; теперь же, народ мой, готовься ответить на силу вдвое большей силой, готовься выйти на битву с народами лукавыми и не верь, когда тебе какой-нибудь из них скажет — я брат твой! С чего это он тебе брат только тогда, когда твоя рука взяла меч? Почему он не был тебе братом, когда ты, слабый, немощный, падал и подыхал под стенами Сисака и Сигета, Яйца и Врхбосны [72], когда нога чужестранца топтала тебя как какому императору и султану вздумается, а ты только говорил: прости меня, брат, что я оказался у тебя под сапогом!
В твоем сердце, народ мой, даже тогда не было ненависти, так пусть не будет ее и завтра, когда ты взмахнешь саблей и порубишь своих лжебратьев и небратьев, песье отродье, выродков и раскольников из народа лукавого! И когда ты будешь разлучать их с жизнью, твой долг ответить на их ненависть любовью!
Ибо ты любишь Христа, которого они судили и распяли. Ибо ты любишь мать Церковь, которую они на камни раскололи и на развалинах свои фальшивые храмы построили. Ибо ты любишь свой народ хорватский, а они и своего истинного имени не знают. Ибо ты телом Христовым причащаешься, а они свои опресноки замешивают на крови невинных детей. Ибо ты есть любовь, а они суть смерть, потому они и окончат жизнь, как псы, да поможет нам Бог!
И единственным, что и в смерти будет делать их людьми, это опять же наша любовь и молитва за их души! Аминь, братья и сестры, и помолимся…

когда настали годы нищеты и голода, когда люди умирали от испанки, прятались по лесам Загорья от мобилизации и навсегда перестали встречать Новый год с верой, что дальше будет лучше, между нами начала расти стена и все важнее становилось, что мы думаем друг о друге.