Цитаты из книги автора Захар Прилепин Патологии

Девушкам ведь нужны всего три вещи: чтоб их смешили, чтоб их баловали и чтоб их жалели.

Улыбаюсь кому-то из парней, мне в ответ подмигивают. Так, как умеют подмигивать только мужчины – сразу двумя глазами, с кивком. Иногда мужчины так кивают своим детям, с нежностью. И очень редко – друзьям.

Так хочется жить. Почему так хочется жить? Почему так же не хочется жить в обычные дни, в мирные? Потому что никто не ограничивает во времени? Живи – не хочу…

наш куратор обещал нам ордена. Вася послал его нахер, и куратор ушёл и больше не приходил.

Странно, людям часто не о чем разговаривать, - встретившись - они молчат; и при этом думают всё время, неустанно болтается в их головах какая-то бурда, безвкусный гоголь-моголь сомнений или обид или воспоминаний…

Я помню, как она просыпалась, – и совсем не помню, как засыпала. Наверное, я всегда засыпал первым.

Первую пьем за наше здоровье. Вторую - за тех, кто нас ждёт. Третью - молча и не чокаясь. «Давай браток… Пусть пухом…» После третьей глаза заблестели, и даже от души отлегло - всё-таки нехорошо, когда душа человеческая не помянута. Но особенно развеселиться нам Семёныч не дал.

Девушкам ведь надо всего три вещи, - чтоб их смешили, чтоб их баловали и чтоб их жалели. Я имею в виду, для того чтобы… они могли поделиться своим даром… Всего-ничего им надо. И не дают они некоторым вовсе не из чувства собственного достоинства, а потому, что тот, кто добивается, все условности необходимые не соблюдает. Сделай как надо и - всё будет, как хочешь. Я это десятки раз видел. И сам пробовал. Иногда прямо на работе, в кабинете… Можно домой ее к себе позвать. Можно к ней в гости зайти. Самый гадкий вариант - в гостинице. Туда только законченные твари идут. Гостиница, - погостили и ушли. Хуй погостил в ней и - до свиданья… Я почему-то сразу никогда не понимаю всего бесстыдства происходящего. Зато сейчас очень хорошо понимаю… Ты подумай, Егор, мужики они лопухи. Но в них, в хороших мужиках, нет этого бесстыдства. Они тоже, конечно, бывают хороши. Но у них, у мужиков, Егор, божьего дара-то нет. Хуй себе и хуй. Висит. Какой это божий дар! И самое главное, это не парни девочек снимают, а наоборот. Всегда наоборот. Есть, конечно, кобели. Но их мало. А все остальные мужики - простые существа. Не мудрые. Их самих девушки снимают. Я серьёзно… Импульсы от них исходят, от девочек - рассмеши меня, покатай меня на машине, купи мне что-нибудь… чулочки… пожалей меня, когда мне грустно… и всё… Ты представь, Егор! - Саня повернулся ко мне, - Он ведь совершенно чужой ей человек, этот мужик, парень, пацан. Никто ей. Она его едва знает. И она, девочка, совсем голенькая, ложится с ним вместе. В рот себе берёт его… мясо. Из любопытства, что ли? Никогда не поверю, что случайному человеку это приятно делать! Ножки забрасывает ему… Куролесит, как заполошная… Он ее мнёт всю, тонкую… В троллейбусах, в трамваях все девочки сидят, как подобает, никто на голове не стоит. Попробуй тронь там, в троллейбусе, девушку. Погладь ее. Получишь сразу. А вот если ты сделал какой-то набор действий, самый примитивный, - она сразу на все готова. Она знает-то тебя, на один комплект чулочков и на четыре глупые шутки больше, чем соседа в трамвае. И уже готова от тебя зачать ребенка! Даже если у неё сто спиралей стоит, она все равно готова зачать! Чего они такие дуры? Я молчу.

– Серёж, а правда, Бог есть? – спрашиваю.

– Есть, – отвечает он безо всякой ненужной твёрдости, так, как если бы я спросил у него, есть ли у него рука, ухо, глаз.

– А зачем Он?

Монах молчит. Ему не хочется со мной разговаривать. Кажется, что Монах часто разговаривал со мной мысленно, пытаясь меня убедить в чём-то. И, наверное, уже так много всего сказал, что понял: без толку мне что-то объяснять.

– Чтобы люди не заблудились, – отвечает Монах.

– Это живым. А мёртвым?

– А ты как думаешь? – спрашивает он вяло.

– Я не знаю… Бог наделяет божественным смыслом само рождение человека – появление существа по образу и подобию Господа. А свою смерть божественным смыслом должен наделить сам человек, – говорю я.

“Тогда ему воздастся”, – хочу добавить я, но не добавляю. – “Иначе зачем здесь умирают наши парни…” – хочу я сказать ещё, но не говорю.

– Это, что ли, смысл? – спрашивает он, кивнув за окно.

Там, я помню, лежал труп.

– Божественный смысл… – тихо повторяет за мной Монах. – Ты очень много говоришь о том, чего не способен почувствовать

– …Ключицы – одно из самых красивых мест у мужчины, – говорила Даша и застенчиво улыбалась. – Ты подумаешь, что я сумасшедшая…

– Нет, говори, пожалуйста.

– У многих мужчин они просто безобразны. Но если… если, например, в автобусе, я увижу молодого человека с определённым видом ключиц, я только по ним одним могу определить, что у этого юноши тонкие запястья… что у него вытянутые мышцы живота – продолговатый такой живот… что если у него есть растительность на груди, она как у собак, – Даша назвала породу, – такая редкая волнистая шерсть.

Я бы хотел, чтобы Даша была художницей – ей было дано видеть. Когда Даша говорила о мужчинах, я чувствовал себя неуютно, стремился к зеркалу взглянуть на себя ещё раз, но другими, новыми глазами, и вдруг понимал, что прожил двадцать с лишним лет и не видел своих ключиц.

– Я не знаю… Бог наделяет божественным смыслом само рождение человека – появление существа по образу и подобию Господа. А свою смерть божественным смыслом должен наделить сам человек,

– Ты – мой первый мужчина, – сказала Даша. – Если бы я знала, что у меня будешь ты, я бы ни разу никогда ни к кому не прикоснулась. Я тебе клянусь, Егор.

Я обнял её. Я даже хотел заплакать, но не стал. Зачем плакать, если я её люблю?

Если бы я знала, что у меня будешь ты, я бы ни разу никогда ни к кому не прикоснулась.

это было её не до конца осмысленной забавой – потягивать меня за нервы: так ребёнок оттягивает струны у гитары.

– Я хочу вернуться к моей девочке,

Двадцать шесть, – раздельно сказала она и улыбнулась. – А у тебя?
– А у меня ты первая, – сказал я,

она любезно предоставляла кому-то возможность снять их с неё; трусики, невесомые, падали возле дивана; со второй или с третьей попытки расстёгивался лифчик

Гуляя с Дашей, мы шли мимо их домов. Домов, где бывала она, позволяла себя целовать, трогать, сжимать, жать, мять, рвать…

Её мужчины не были призраками – они наполняли пространство вокруг меня. Они жили в нашем городе, завоёванном моей любовью.

Подходя к её дому, я пытался посмотреть вокруг глазами моей Даши, возвращающейся домой от другого, – тогда, вне и до меня. В голубых джинсиках, ленивая, между ножек уже подтекает сперма, трусики мокрые и джинсики в паху приторно пахнут.