Я хочу этой ночью, которая дальше, чем сама жизнь, я хочу этой ночью жизни сырой, и кровавой, и слюнявой.
. Я боюсь проклятого воскресенья, оно превращает меня в жижу
Некое знакомое мне «она» боится бабочек, как будто они сверхъестественные существа. Так вот божественное в бабочках — это как раз способность наводить страх. А некое знакомое мне «он» покрывается гусиной кожей от ужаса при виде цветов — оно считает, что цветы поразительно слабы и невесомы, как вздох никого в темноте.
Картины свои я тоже пишу всем телом, плотью, борясь сама с собой, но на холсте оставляю бесплотность.
Осуществляю осуществимое, а неосуществимое проживаю
Жуткий долг — идти до конца. И ни на кого не рассчитывать. Проживать себя. И чтобы облегчить себе страдание, слегка притуплять свои чувства. Ведь нет сил уже выносить все страдания мира.
Я хочу незавершенности. Мне нужен глубокий органический беспорядок, за которым тем не менее угадывается глубинный порядок. Великая мощь вероятности.
сдаюсь, я признаю, что ничего не значу, — и тут же сладкая и болезненная слабость охватывает меня.
Я живу в сновидениях: ведь уже ночь. Воспеваю ход времени: я всё еще царица мидян и персов, но я и медленная эволюция, которая, как подъемный мост, тянется в будущее, чьим млечным туманом я дышу уже сегодня. Мое дыхание — таинство жизни. Я преодолеваю себя, отказываясь от себя, и в эти мгновения я это мир: я иду на зов мира, вдруг став собой, со своим неповторимым голосом
Ах, жить — так неуютно. Всё жмет: тело требует, дух не унимается, жить — это как хотеть спать и быть не в состоянии уснуть, жить неудобно. Ни с голым телом не походишь, ни с голым духом.