и во мне живут звуки, запахи, краски, принесенные памятью.
виденье осени лишь вскользь коснулось его души, согретой мягким, благостным теплом, и исчезло без следа.
не только в сотворении жизни, но и в движении ее, в росте.
Слезы хлынули из глаз мальчика и прорвали пузырек.
всем известно: ребенок, примеряющий на голову венец, – недолгий житель
Зарыбачили сорогу мужик с парнем или нет? Дошли до вершины лога или запутали и порвали сеть о коряги – мальчик не запомнил. Но девочка в синем платье, с букетом диких ирисов, растущих за логом, возле муравейника, залитая слезами, повторяющая неведомое в селе, такое смешное, непривычное, но чем-то к добру и ласке располагающее слово:
Но тот огород, с черными вилками капусты на серой земле, гряду с червиво свитым белым луком, ребеночка, распятого на груди матери, оскаленное лицо молодой женщины, до конца сопротивлявшейся надругательству, цыпушку, инвалидно припадающую на остренькую лапку, он будет помнить отшибленно ото всей остальной войны – намертво врубилось в него то первое потрясение.
Везде и во всем любовь нужна, раденье, в огородном же деле особенно.
А перед самым мясоедом на небе кто-то примется теребить гусей, и устало присмиревшую, успокоенную землю покроет белым пухом.
жизнь начинается с муки и заканчивается мукой. Но между двумя муками должно же быть что-то такое, что заставляет и неразумную рыбку так истово сопротивляться обрывающему все страдания успокоению.