Цитаты из книги автора Лев Лосев Стихи

Хотелось бы поесть борща
и что-то сделать сообща:
пойти на улицу с плакатом,
напиться, подписать протест,
уехать прочь из этих мест
и дверью хлопнуть. Да куда там.

Не то что держат взаперти,
а просто некуда идти:
в кино ремонт, а в бане были.
На перекресток — обонять
бензин, болтаться, обгонять
толпу, себя, автомобили.

Но тут поднялся генерал
в свой небольшой, но толстый рост
и воздух речью обмарал,
произнося военный тост:
«Чужой земли мы не хотим ни пяди.
Сдавайтесь, бляди!»

Прости им, Господь, многоточья,
помилуй трухлявый их ряд.
Уж эти не ведают точно.
Да, собственно, и не творят.

Посмотри на картинку и придумай красивый рассказ

В дом кто-то новый въехал торопливо

ЗВУК И ЦВЕТ

Осень — время желтых, красных
гласных. Нет, на всё — согласных,
шелестящих деловито
на задворках алфавита
звуков жалости, печали
и ухода.

«Вы слыхали?
Он оделся, он обулся,
он ушел и не вернулся.
Был, как не был, человек».

Вороватый шелест пульса.
Красный свет под синью век.

Я возьму свой паспорт еврейский.
Сяду я в самолет корейский.
Осеню себя знаком креста —
и с размаху в родные места!

Блеснет Адмиралтейства шприц,
и местная анестезия
вмиг проморозит до границ
то место, где была Россия.

Когда они ввели налог на воздух
и начались в стране процессы йогов,
умеющих задерживать дыхание
с намерением расстроить госбюджет,
я, в должности инспектора налогов
натрясшийся на газиках совхозных
(в ведомостях блокноты со стихами),
торчал в райцентре, где меня уж нет.

Где прежде бродили по тропам сексоты,
сексолог, сексолог идет!
Он в самые сладкие русские соты
залезет и вылижет мед.
В избе неприютно, на улице грязно,
подохли в пруду караси,
все бабы сбесились — желают оргазма,
а где его взять на Руси!

«ПОДУМАЕШЬ ТОЖЕ, РАБОТА!»

Поэтом быть приятно и легко,
пусть легкие черны от никотина.
Пока все трудятся, поэт, скотина,
небесное лакает молоко.

Все «муки слова» — ложь для простаков,
чтоб избежать в милицию привода.
Бездельная, беспечная свобода —
ловленье слов, писание стихов.

Поэт чирикать в книжках записных
готов, как свиноматка к опоросу.
А умирают рано те из них,
кто знает труд и втайне пишет прозу.

КАК ТРУП В ПУСТЫНЕ
(июнь 1959)
Плясали мысли в голове,
а сапоги и галифе,
казалось, шли вприсядку.
Я принимал присягу.

Слова я мямлил не свои.
Я жало мудрыя змеи
желал обресть устами.
Но нет его в уставе.

А белизна с голубизной
не сжаливались надо мной,
не слали Шестикрыла.
Кругом — свиные рыла.

А самый крупный мелкий бес
с оружием наперевес
стоял фланговоправым
под флагом, под кровавым.

И я, взглянув на эту гнусь,
молча поклялся: «Не клянусь
служить твоим знаменам,
проклятьем заклейменным.

Не присягаю, Сатана,
тебе служить, иди ты на…
Карай меня, попробуй,
тупой твоею злобой!»

Как труп, застывший на посту,
безмолвную присягу ту
я принял там, в пустыне,

И родина пошла в тартарары.
Теперь там холод, грязь и комары.
Пес умер, да и друг уже не тот.
В дом кто-то новый въехал торопливо.
И ничего, конечно, не растет
на грядке возле бывшего залива

АВТОБУС ИЗ НАРВЫ
Это так, в порядке бреда.
Едут рядом два техреда.
Предприятье «Фосфорит»
отравляет всю природу,
то есть почву, воздух, воду,
скоро всех нас уморит.

Тряская дорога. Пово-
рот. Кривит усмешка снова
рот. Уж триста лет подряд,
соревнуясь — кто зловонней,
Руссий, Пруссий и Ливоний
предприятия дымят.

Над откосом подожженным
возвышается донжоном
старый замок и в упор
видит русского соседа.
Между ними не беседа
через речку, а укор.

Русский замок — маразматик,
в обветшалый казематик
заползает вялый слизнь.
Это так — помарки в гранки,
заготовочки, болванки,
как и вся, вообще-то, жизнь

ПРОРОЧЕСТВО
Как будто мало настрадалась
Россия бедная и так,
нам предрекает Нострадамус
период ядерных атак.

Засвищут, распадаясь, ядра,
предсмертно птицы закружат,
и, улыбаясь плотоядно,
эскадра окружит Кронштадт.

Се препоясаны мечами
идут русские мещане.
Оставаться дома им бы,
но гляди, как дивно
светятся над ними нимбы
радиоактивно.

Тот, кто в шаль заботливо кутал мать
и невесте дарил кольцо,
может завтра руку ребенку сломать,
сапогом наступить на лицо

Постарел наш царь-батюшка, сильно постарел. Голубя своими ручками и то не задушит. Сидит себе на троне весь золотой и стылый. Только борода растет, до полу и насквозь.
Потом другой править стал, а который неведомо. Любопытные пытались в окна дворцовые подглядеть, но Кривоносов все окна виселицами заставил. Так что которые висят, те только чего-то видят.
Под конец наш царь-батюшка совсем помер. Колокола звонили да звонили, а покойника-то все не выносили. Царь-то наш в трон врос. Где царя ножки, где трона — не разберешь. Что локоток, что подлокотник — все одно. Не оторвешь. А с троном-то золотым-то царя хоронить — это ж куда годится!

Говорит радиостанция «Зоотечественники»

Не так беспощадно-бессмысленный бунт
делался до сих пор.
А выйдет субтильный такой мужичок,
почешет рептильный свой мозжечок
да как схватит топор!

Свою избу разнесет в щепу
и страшным криком «Я всех гребу!»
повеселит толпу.

И тут набегут мусора-опера,
начнется изъятие топора
и советы веселой толпы вокруг
насчет вязания рук

Оленю нету, нет спасенья.
Но вдруг у него показалась грива
И острый львиный коготь,
И беззаботно и игриво
Он показал искусство трогать.