Важно, что козел отпущения, которого приносят в жертву или отправляют в изгнание, — это существо невинное: на него должно быть возложено слишком много наших грехов, а места для своих собственных не предусмотрено.
Насилие порождает насилие; нас затягивает в воронку взаимной агрессии, но из нее есть простой выход: вместо того, чтобы ненавидеть друг друга, мы находим кого-то, кого договариваемся считать главным носителем всего, что считаем злом: «Всякое сообщество, охваченное насилием или каким-нибудь превосходящим его силы бедствием, добровольно бросается в слепые поиски „козла отпущения“»[176] .
Изоляция — это защитный механизм психики, который, согласно Фрейду, снижает возможность потенциально разрушительного контакта, «средство уберечь предмет от всякого прикосновения»
Если бы педагогическая задача заключалась в том, чтобы воспитать культурного человека и полноценного члена общества, но при этом как можно меньше подавлять инициативу ребенка, то воспитатели, несомненно, должны были бы оценить по достоинству и учитывать при обращении с детьми психоаналитические знания о происхождении патогенных комплексов и первопричине любого невроза[97] .
Исследуя места сочленений между властью и телами — тюрьмы, больницы, школы, зверинцы и т. д., — Фуко пишет политическую историю болезней. В книгах «История безумия», «Надзирать и наказывать», «Рождение клиники», «Рождение биополитики» и других текстах он анализирует, как исторически изменчивые дискурсивные практики формируют наш опыт инфекций, патологий, психических заболеваний или половых извращений, — и устанавливает формы преемственности этих практик. В частности, согласно Фуко, по тому, какие решения принимаются в отношении тех или иных болезней, грозящих дестабилизацией общества, можно судить о соответствующем режиме социального и политического управления.
Изоляция — это защитный механизм психики, который, согласно Фрейду, снижает возможность потенциально разрушительного контакта, «средство уберечь предмет от всякого прикосновения»[113] . Чтобы защитить себя, невротик навязчивости ставит прикосновение в центр своей запретительной системы, которая принимает форму избыточной защиты — например, от микробов и прочих внешних раздражителей. Аналогичную операцию проделывает психический аппарат, изолируя событие или поступок из потока ассоциативных связей и таким образом как бы запрещая мыслям касаться друг друга. «Лампа! Полотенце! Тарелка!» — это звучит как заклинание: чтобы защититься от побоев отца, мальчик прочерчивает вокруг себя сакральный крысиный круг. Однажды нас ударили — или, может быть, не нас, но мы видели, как бьют других, безжалостно, как крыс — и теперь мы всё моем и моем руки.
Прикосновение амбивалентно: оно может быть как любовным, эротическим, нежным, так и агрессивным, разрушительным.
современной психиатрии тот вид тревоги, который Фрейд называл «неврозом навязчивого состояния», существует под рубрикой «обсессивно-компульсивного расстройства» (ОКР) — так он записан в Международной классификации болезней (МКБ). Главными проявлениями этого расстройства являются обсессии — навязчивые мысли, например страх заражения или загрязнения, — и компульсии — навязчивые ритуальные действия.
Мы можем представить себе подобную историю соблазнения и изнасилования с другой стороны, со стороны девушки, которая может защититься от этой сцены, только позабыв ее, — и таким образом приобрести истерию. В то же время мерзкий тип изолирует свое стыдное наслаждение и навязчиво сосредотачивается на чем-то незначительном вроде разглаживания банкнот утюгом.
Контраст между его деликатным обращением с бумажными гульденами и той бесцеремонностью, с которой он растлевал доверенных ему девочек, я мог объяснить лишь смещением чувства вины»[111] .
Не желая отказываться от своего тайного удовольствия, вместо женских гениталий от пристающих к ним опасных микробов со своих рук пациент отмывает деньги. Причинно-следственная связь разорвана, удовольствие отделено от вины, и действительно грязное событие совращения в его представлении оказывается незначительным, нейтральным.