Цитаты из книги автора Валерий Залотуха Свечка. Том 2

«Две категории людей нуждаются в любви больше других — дети и старики. У первых вечность за спиной, у вторых перед глазами. Вот они и тоскуют…» Не дословно, но за смысл ручаюсь…

Не знаю, как мир, то есть всех нас, спасет или нет, но тебя в тот момент красота спасала. Жадным счастливым взором ты вырезал ее огромные пространства, как вор вырезает из рамы дорогую картину, и, как вор прячет ее за пазухой, запихивал их в свою опустевшую изголодавшуюся по красоте нормального человеческого бытия душу, напитываясь ею и благодаря ей все больше

Отношение новоленинцев к Твороговым не ограничивалось одним лишь насмешливым осуждением — тут присутствовали и неприязнь, и страх, и даже ненависть, но в целом к ним относились почти что с сочувствием — как к каким-то бессмысленным, обреченным на вымирание странным и глупым зверюшкам, которые непонятно как и зачем живут и недолго еще протянут.

Начнем, пожалуй, с того, с чего все в человеке начинается — с головы. На его плохо укрытой жидкими волосенками, напоминающими приклеенные перышки, маленькой, как у всех толстяков, головке злобно красовалась ядовито-зеленая бейсболка с крылатой эмблемой мотоцикла «Харлей-Дэвидсон», и похоже, данная деталь гардероба Серафиму очень нравилась, иначе зачем бы он то и дело ее трогал, поворачивая козырек то влево, то вправо.
Ниже знакомой нам словно циркулем нарисованной круглой физиономии с глазками-пуговками и носиком-пим­поч­кой, ввиду отсутствия шеи сразу шел желтый в крупную клетку пиджак, наверняка самый большой из имевшихся в продаже, но все равно меньше того, какой был нужен нашему герою. Обильное тело не удерживало в своих объемах вспученную душу Серафима, она рвалась наружу, отчего квадраты на пиджачной ткани силились стать окружностями. Тонкой прослойкой между душой толстяка и пиджаком толстяка являлась футболка, скорее даже тельняшка — с широкими продольными полосами и большим золотым якорем, загнутые концы которого прятались в джинсах, застегнутых на неохватном животе юноши аккурат под самой грудью.
Джинсы были красные.
Вздернутые значительно выше положенного, эти новейшие революционные штаны кончались на середине голени, обнажая два белых, как ошкуренные кленовые поленца, безволосых столбушка Серафимушкиных ног.
Обут он был в адидасовские кроссовки, на одной из которых имелись почему-то лишь две фирменные полоски, зато на другой их было четыре.

Ну, знаете, как добро побеждает зло…
Да, я понимаю, это звучит как насмешка, однако в конце концов все так и происходит: побеждает — незаметно, тихо, без шумовых и световых эффектов, и без объявления своей победы, — просто побеждает, и всё.

Однако ты был неправ, за этим текстом стоял не идиот, а человек, русский человек, владеющий русским языком, умеющий не только на нем изъясняться, но и жить в нем, как рыба живет в воде. Два в одном: русский живой человек и русский государственный человек — два разных человека, два лютых друг другу врага, и первый практически всегда жертва, а второй — насильник, палач. Русский государственный человек — враг русского живого человека, но в первую очередь он враг русского живого языка. Обращаясь, как в том объявлении, на мертвом языке к живым людям, русский государственный человек не только русский язык убивает, но и того, к кому обращается, на время чтения умертвляет.

Дорога в России больше, чем дорога, при условии, что она железная.

В человеке, даже самом маленьком, как минимум четыре человека: один тот, кого знают люди, другой, кого знают близкие, третий, кого знаешь сам, и, наконец, четвертый, тот, кого знает Бог.

«Не лица, а хрюсла», — глядя на этих людей, которые продолжают у нас властвовать, закрадываются нехорошие мысли о какой-то особой их селекции, а я бы даже сказал — калибровке, как будто во власть в России отбирают не по уму и заслугам, а за правильные размеры, как семенную картошку — за отсутствие ростков и глазков.

если есть на свете такие люди, как этот парень, значит есть Бог.

Несвободный начнет прятаться за вопросы: «Кто обижает? Власть? Ну, с властью лучше не связываться».

«Если у тебя на глазах обижают другого, его надо защитить» — это очевидное правило очевидно лишь для человека внутренне свободного

Сейчас их много, таких же самоупоенных, знающих все обо всем господ, ежевечерне слетающихся на медийные токовища.

Дед сам собирал травы, варил, смешивал и поил зельем тех, кто еще ни разу его не пробовал. Кому-то становилось лучше, кому-то хуже, хотя и никто не умирал, но после того, как церковный пономарь, лечившийся у дедушки от поноса, среди бела дня стал видеть демонов и с ними сражаться, все решительно отказывались от его медицинской помощи.

«Если в основе религиозного сознания лежит страх, то и в основе культуры он тоже должен находиться. Но это не так, мы знаем, что это не так. Найдите страх в Микеланджеловом Давиде, нет его там. А любовь есть! Интеллигентный человек — это человек свободный и верящий. Или не верящий, но все равно свободный. От страха в первую очередь. Наличие или отсутствие веры не разделяет, потому что объединяет чувство свободы».

Возможно, одна из причин, а может, главная причина продолжающейся много лет великой русской депопуляции, попросту вырождения русского народа — нежелание, невозможность, неспособность его существовать в пространстве языка, на котором с ним разговаривает власть. Единственная защита от этого непонятного, злобного, мертвого языка — мат. Он помогает, но, увы, не спасает, отрицание отрицания у нас не метод диалектики, а способ временного выживания; что же касается якобы главной причины вымирания — вековечного русского пьянства, то оно не причина, а опять же — следствие государственного насилия, потому, как тут не пить, если так с тобой разговаривают? Русский человек пьет от унижения — не поспоришь, но можно уточнить — от унижения своего языка.

Василиск — старый, но бодрый, выведенный епархиальным начальством за штат не столько за старость, сколько за участившиеся в старости чудачества. Никто не назначал старого своим спасителем, он сам себя таковым назначил. Вытащив Серапиона из-под материнской юбки, о. Василиск быстро его допросил, и тот, как мог, описал увиденное.
— В повозке? Лежит? Может, больная?
— Не знаю, — честно признался мальчишка.
— Эх ты! — Дед даже замахнулся в сердцах, но не ударил, а поскакал к двери вприпрыжку, так как был сухопар, легок и частенько так передвигался.

Из всех человеческих слов я всегда считал для себя главным слово «нет» — оно защищает, укрепляет, спасает от искушений, однако в тот момент слово «да» поставил на первое место, потому что это слово не только защищает, укрепляет, спасает, но оно еще и радует! Это правда — «нет» радости не приносит…

«Христа мы так и не заслужили, и неизвестное количество времени, а может быть и всегда, вынуждены будем находиться один на один со своим богом — наполовину ветхозаветным, наполовину языческим — диким, жестоким, своевольным. И не нам бояться второго пришествия. Христос сказал, что придет к своим. Мы — чужие».

«Поверить и только потом полюбить? А не наоборот ли? Ведь можно заставить себя поверить в то, что полюбил, а если не заставить, то и просто обмануть? Подлинная любовь идет впереди веры, она-то и есть подлинная вера. Как любят отца и мать дети до первого их обмана, до первой жестокой несправедливости жизни, как любят детей старики — как равных в ощущениях вечности, как любят своих хозяев собаки…»