Я своего пса люблю еще и из-за глаз. С тех пор как я заболел, люди смотрят на меня очень по-разному. У одних в глазах я вижу страх, у других — нетерпимость. У бабушки — жалость. У папы — гнев и стыд. У мамы — страх и упрек. У тебя — любопытство, как будто я для тебя тайна, если только ты не считаешь, что наши встречи никак не связаны с моей болезнью. Единственные глаза, которые смотрят на меня как обычно, единственные глаза, в которых я вижу себя как есть, все равно — больного или здорового, — это глаза моего пса. Глаза Сачи.
Не помню, кто сказал, что СПИД — все равно что война: и там, и там родители хоронят детей.
Но Эсекьелю и этого не досталось. Только мы с бабушкой были с ним до конца.
Когда он умер, отец был в командировке.
— Неважно, понимаешь ты, что написано, или нет. Если тебе нравится, просто следуй за словами, слушай их, как музыку, — говорил он.
— Я своего пса люблю еще и из-за глаз. С тех пор как я заболел, люди смотрят на меня очень по-разному. У одних в глазах я вижу страх, у других — нетерпимость. У бабушки — жалость. У папы — гнев и стыд. У мамы — страх и упрек. У тебя — любопытство, как будто я для тебя тайна, если только ты не считаешь, что наши встречи никак не связаны с моей болезнью. Единственные глаза, которые смотрят на меня как обычно, единственные глаза, в которых я вижу себя как есть, все равно — больного или здорового, — это глаза моего пса. Глаза Сачи.
Мои одноклассники тоже часто выглядели печальными. Возможно, подростковый период сам по себе — печальное время. Нам больно от того, что мы оставляем позади детство и превращаемся (хотя на самом деле еще не превращаемся) в мужчин и женщин. В общем, не знаю.
Знаю только, что их печаль приходила и уходила, а моя была будто пришита ко мне. Словно вековой груз на спине.
На тусовках они смеялись, дурачились, а я стоял в углу потерянный, словно не умел веселиться. Не умел хорошо проводить время.
Печаль.
Когда Эсекьель умер, я обнаружил, что печаль — это мое. Возможно, я к ней склонен от природы.
Я ничего не мог понять. А потом сообразил, что он меня так «наказывает».
За то, что я брат спидозного.
— Не забывай: люди — как вино. У одних молодость — достоинство, а у других — грех.
— Пожалуй, в пропастях хорошо то, — отозвалась бабушка, — что через них можно перебросить мост.
Люди боятся того, чего не понимают. Если общество отторгает непохожих, какая судьба может ждать собаку, у которой уши больше, чем надо?