Часто все это было до боли отвратительно и мерзко, часто от этого притуплялся даже страх смерти, но все-таки было ясно: главное и первое — дисциплина и война, его человеческая честь, его достоинство и уважение к себе. И поэтому нельзя было не закричать в отчаянии, ни удрать с фронта, ни пойти в плен.
Все было ясно, а что было неясно, то нужно было отложить на завтра, в том числе отложить и мысли о многих безобразиях на фронте, о лени, трусости, даже о разврате и пьянстве офицеров, о возмутительном чечевичном рационе, о бесталанном командовании, о проигранной войне.
Все это нужно было делать потому, что этого требовали долг и уважение к себе и глубокая уверенность, что за плечами лежит родина — Россия, что на огромных ее пространствах все уверены в его чести.
Он и теперь не улыбался, а сказал сыну:
— Ученым будешь, а в паны нечего лезть.
До немецкой войны люди жили спокойно, и каждый считал себя хорошим человеком, а другие не сильно в этом сомневались.
— Так. А капитан ни разу не был?
— Нет.
— Не хочет?
— Он — артиллерист.
— Артиллерист! Что же, он винтовки не знает?
Алеша промолчал.
— Завтра Муха приезжает. Важное что-нибудь привезет. А вот этот вопрос мне не нравится. Карабакчеевские ходят?
— Двенадцать человек.
— Мало. Кто у них старший?
— Асейкин.
— Конторщик?
— Да.
— А шпалопропиточные?
— Один записался у меня — Груздев. Но… винтовки для него нет.
Пошел в Красную гвардию революцию оборонять, а тут выходит экзамен, да еще гляди, чтобы кому не показалось. А надо. Верно, что надо. Тогда я еще помудрю, посижу.
— Вы запасный?
— В запасе. Слово такое, как будто спокойное: запасный, а на самом деле в первую очередь.