Броские афиши поистрепались и стерлись, их сдирали со стен, никому не приходило в голову заменять их другими;
партнерша не приходила на помощь, довольствуясь тем, что несла в дрожащей руке своей высохшую кисть мастера, она разражалась рыданиями под раскаты довольного смеха всего зала и
музыка все одно заглушила бы его голос –
помогало; они тогда лишь дивились тому, что этот ловкач ухитряется жевать и во время пения
мнимые раззявы и были его главные мучители; они навевали уныние
не возьмет в рот ни крошки, даже если его начнут к тому принуждать насильно: честь художника не допустит
пригубливая воду из крошечного стаканчика, чтобы смочить себе губы.
Сторожа только и знали, что подтаскивали пищу, зверь вроде бы не тосковал и по свободе;
Сторожа только и знали, что подтаскивали пищу, зверь вроде бы не тосковал и по свободе; налитый могучей жизненной силой, прямо-таки свисавшей у него с клыков, клокотавшей в разверстой пасти, он и пугал, и притягивал к себе зрителей. Они, преодолевая страх, обступали клетку плотным кольцом и не хотели никуда уходить.
Так тянулись за днями дни, но всему приходит когда-то конец. Однажды клетку заприметил смотритель, он спросил у служителей, отчего стоит она тут без дела со своей прогнившей соломой; никто не мог ответить ему, пока кто-то не догадался взглянуть на табличку и не вспомнил о мастере голодания