— Да брось, я сам этим постоянно занимаюсь. Рассказываю историю каждый раз по-другому. Уже и не помню, как большинство их на самом деле начинались. Не знаю, что правда. Не знаю, откуда я сам. — Он напустил на себя печальный вид, как будто кто-то украл у него детство. — Что делать, обычные муки и радости творческой жизни. — Он уже начал приукрашивать собственное приукрашивание; Энн улыбнулась. — А как же друзья?
— Ну, ты знаешь мои правила насчет романов: максимум тайны, минимум вранья, максимум внимания. Отчего бы его не применять и к прошлому.
«Моей маленькой курочке, которая всегда помнит, где искать яички».
и ты... трахалась с Бенни так, как будто никогда не познаешь большего наслаждения, и ничего от него не скрывала, абсолютно ничего, и не сохранила даже крошечного уголка в своем сердце неприкосновенным на случай будущей встречи со мной.
и ты... трахалась с Бенни так, как будто никогда не познаешь большего наслаждения, и ничего от него не скрывала, абсолютно ничего, и не сохранила даже крошечного уголка в своем сердце неприкосновенным на случай будущей встречи со мной.
Ему нравилось, как прямо она ему отвечала. Она никогда не жеманничала, не хитрила, не уклонялась от ответа. Она никогда не прибегала к тактике «ты не заслужил этого знания», хотя вполне могла бы. Она просто говорила как есть. Ему это нравилось: ты спросил — тебе сказали; не спросил — не сказали. Проще простого.
Парадоксальным образом все казалось и более прочным, и более хрупким. Когда Энн уезжала в командировки, он обнаруживал, что скучает по ней не столько физически, сколько душевно. Когда ее не было рядом, он скукоживался, наскучивал сам себе, глупел, пугался; ему начинало казаться, что он ее недостоин, что он годился только для Барбары.
человеческое сердце и человеческие страсти остаются неизменными
К тому же это ее шокировало — не увиденное, нет, но то, что у Грэма — у мужчин — есть эта потребность. Почему мужчинам нужно, чтобы все было так очевидно? Почему им нужно раскорячиться над своими журналами, псевдонасилуя десятки женщин зараз? Почему им нужна такая грубая визуальная стимуляция? Почему у них такое никчемное воображение?
Она черпала надежду в нескольких соображениях. Первое заключалось в том, что никто не может вечно питаться отрицательными эмоциями. Второе сводилось к тому, что Грэм очень редко напрямую упрекал ее — то есть нынешнюю ее. Он испытывал враждебность к ней в прошлом, к нынешней ситуации, но не к ней в настоящем. Такие источники утешения, как она обнаружила, работали лучше всего в отсутствие Грэма. Когда он был рядом, мысль о том, что эта ситуация продлится вечно, что Грэм по-настоящему ее ненавидит, казалась намного более правдоподобной.