Видя весенний разлив реки, выходяшей из своих берегов, мы говорим: река играет. Любуясь драгоценным камнем, сыплющим сломь лучей, замечаем: хорошая игра. Каждый раз смыслы слова, звуково неизменного, меняются, «играют». Лишь в применении к актеру они соединяются в одно: актер играет и как река, которой мало ее берегов, и как камень, ломающий о свои грани единый луч, множа и сложня его, и как дитя, предвосхищающее в играх свою зрелость: игре в преддействии и посвящена вся эта глава. Осуществляется она лишь остротой и техникой предчувствия. Быть актером — значит уметь предчувствовать
Но бывают государственные новообразования, навсегда покончившие с вчера и призывающие отречься от сегодня — ради грядущего, к которому и направлены все усилия, вся воля государственного новообразования. Ясно, что такому государству не нужен и даже опасен эпос, возвращающийся в вчера, нежелательна и лирика, мешающая отказаться от сегодня, замедляющая лет времени, направленного в свое завтра. Приискивать примеры не приходится: мы все, включенные в Россию, люди без вчера и без сегодня: революция убила вчера и отвернулась от сегодня. Только крепкая вера в свое завтра может дать ей успех: жизни, брошенной из XX века в XXV, хотя бы отдельными элементами своими обогнавшей время, прошлое и настоящее бесполезно: всюду, следовательно и в поэзии, ей приходится искать союза с будущим. Вот почему только театр, из всех искусств, и нужен революции. Вот почему обнищалая Москва двадцатого и двадцать первого года, отдающая всю бумагу под декреты, выдергивающая ее из под перьев у лириков и эпиков, каждый вечер подымала сотню занавесов, каждый вечер упрямо разжимая им сотни холщовых ее век, всматривающихся в свое завтра. Декреты могли лишь сказать о человеке, который придет завтра, ради которого убивали и гибли: но только театр мог показать его. Сделал ли он это — говорить не стану.
Быт, в своей огосударственности, как и поэзия, упирается либо в сегодня, либо во вчера, либо в завтра. И соответственно с этим предписывает как осязательную формулу или лирику, или эпос, или драму.
Искусство, хочет оно того или не хочет, всегда в обводе данных государственных границ; посетители бы приходят из быта, предъявляя ему свои, бытовые требования
театр проникнут какой-то особой тонкой печалью: от своей предвременности. Философ Авенариус, умирая, сказал: человек — преднайденное. И каждый театральный показ, дав преднайденного человека, умирает
Пока мы живем в своем сегодня, театр опережает нас, до времени включаясь в завтра. Эпоха действий, еще задолго до того, как войти ей в жизнь, наступила на театре: только ему, изготовляющему завтра, как бы выдвинутому и включенному в грядущее, дано жить в веках, доступных лишь нашим потомкам — театр и есть потом, силою театральной техники претворенное в сейчас. Каждое представление — ставит жизнь пред тем, как она наступила: бы предвосхищает быт.
Сущность бездарного (противополагаю таланту) — в отсутствии у него сущности: не имея себя, бездарность мнит получить себя извне: как пустота, втягивающая в себя столб ртути, бездарное жадно вбирает в себя воздействие среды, превращаясь в чистое восприятие: берет, ничего не давая взамен: жадно учится, меняет школы на школы, не получая в них единственно ей нужного — себя
Сейчас жизнь включена в эпоху восприятий, медленно замещаемую эпохой действий
Человек начинается в своем восприятии — завершается в своем действии. Современный человек начинается в восприятии; в нем же он и закончен. Он если и реагирует, то не вовне, а вовнутрь; по природе он историк, а не герой. Историю делающий; зритель, а не актер; накапливатель души, а не ее щедрый расточитель. Действительность его, не питаемая действиями, все нищает и бесцветится. Человек-зритель боится поступка: в каждом поступке — уступка себя; умаляющийся от дня к дню человек скуп на самого себя и оттого делается все меньше и меньше. Он не знает, точнее, боится знать, что солнце светит в долг
Действительность ткется из действий. Поэтому искать ее надо не вовне, а в себе самом как в существе действующем