Цитаты из книги автора Лев Рубинштейн Мама мыла раму

память, ни на что не обращая внимания, как ни в чем не бывало знай себе делает свое дело.

„Хуй и пизда из одного гнезда“. И беги назад».

«Мама мыла раму. Рама мыла Кришну. Кришна мыла харю».

Вначале было как в начале,

но все закончилось концом

Вначале было как в начале,

но все закончилось концом

83.
Я встал, оделся…
Завершать текст формулами и конструкциями, свойственными не столько финалу, сколько «зачину» текста, я тоже очень люблю. Так, например, мой текст, который называется «Вопросы литературы», заканчивается словами «Впрочем, все по порядку».
Прием сам по себе, конечно, не сказать чтобы совсем уникальный.
Можно вспомнить разное еще.
Например цветаевский «куст, особенно рябину».
Кстати, об этом кусте и особенно рябине.
Была у меня знакомая, ужасно почему-то боявшаяся коров.
Когда мы гуляли по какому-то дачному месту, а вдалеке лишь обозначалось коровье стадо, она требовала немедленно и радикально менять маршрут.
Я однажды сочинил про нее (и от ее лица) некоторую, не знаю, эпиграмму не эпиграмму, но что-то в таком роде:

Не страшны мне ни львиный рык,
Ни оскорбительное слово.
Но если на дороге бык
Стоит. Особенно корова…

Одним словом, в тот день все было как обычно. Я встал, оделся…

Из-за угла повеял ветер,
принес прохладу и тоску
Ну и здесь тоже. Квазиграфоманская квазилирика.
76.
Ударил гром, возникла скука,
смятенье пенилось в груди
И здесь тоже.
77.
Во тьме свистело и сверкало,
град в крышу страшно колотил
И здесь.
78.
Верхушки елей трепетали,
повисли тучи над крыльцом
И здесь.
79.
Вначале было как в начале,
но все закончилось концом
И здесь. «Все закончилось концом» — тоже туповатый каламбур. Как бы для смеха. Впрочем, я неоднократно замечал, что при устном исполнении текста в этом месте действительно часто смеются. Ну и хорошо, пусть.
80.
Все было надо мной, как прежде,
но подо мной шаталась твердь
И здесь.
81.
Кружили, падали и плыли
и уходили кто куда
И здесь. Хотя и опять же остается неясным, кто или что «кружили, падали и плыли». Но это как раз и хорошо, считает автор.
82.

При этом, ничуть не противореча сказанному, я хочу сказать, что практически с детства обожал я жанр комментария. Да и теперь я считаю его одним из актуальнейших жанров современной словесности, то есть самой что ни есть литературой, причем именно художественной.
Можно пойти еще дальше и предположить с высокой степенью убежденности, что современная словесность и есть один сплошной комментарий — комментарий ко всему ранее написанному, сказанному, прочитанному, услышанному и увиденному.
Современный литературный текст — это практически всегда текст о тексте. Как и критика, как и литературоведческое исследование, как и комментарий.
Комментарий мне лично нужен вовсе не для того, чтобы он мне объяснил, о чем на самом деле написан комментируемый текст. Мне не надо, чтобы комментатор объяснил мне, что — если выражаться формулой Зощенко — «автор хотел сказать своим произведением».
Комментарий мне интересен (или не интересен) как самодостаточный текст

Перечитывание — это вообще особый процесс, особый культурный и, можно сказать, творческий феномен. Перечитывая в разном своем возрасте и в разных жизненных обстоятельствах один и тот же, казалось бы, текст, мы обнаруживаем, что это не вполне один и тот же текст, что это совсем разные тексты, всего лишь похожие друг на друга.

радостно и благодарно отзывалось в моей открытой настежь душе.

Но удивительное дело: до поры до времени — ни ужаса, ни содрогания, ни сочувствия, ни стойкой ненависти ко всему, что маркируется словом «война».
Все это пришло потом, но пришло, слава богу.

Степанова. А также еще какого-то друга, чье имя я забыл, а помню лишь то, что это был друг навеки.

также еще какого-то друга, чье имя я забыл, а помню лишь то, что это был друг навеки.

ее запомнил студенткой. Она шла вечером со станции с рулоном ватмана в левой руке и с мороженым в правой. А кудрявые ее волосы развевались на весеннем ветру. Она шла и неизвестно чему улыбалась.

Ребенок страшно удивится тому, что вы не знаете таких очевидных вещей. Он будет раздосадован тем, что вы нарушаете стройный и динамичный ход повествования, убивая поэзию, которая в конце концов достовернее всякой так называемой правды жизни. И будет, в общем-то, прав

Верхушки елей трепетали,
повисли тучи над крыльцом
79.

Вначале было как в начале,
но все закончилось концом
80.

Все было надо мной, как прежде,
но подо мной шаталась твердь

непонятное в искусстве вообще и в поэзии в частности мне куда интереснее и, главное, понятнее, чем понятное.

Или ни с того ни с сего небрежно так пропеть, слегка парадируя романсовую манеру какой-нибудь певицы из ежедневного концерта по заявкам радиослушателей:

Я вас люблю, вы мне поверьте.
Я вам послал говно в конверте.

Да и как не появиться авторитету, если я знал, например, частушку:

Подружка моя,
Я тебя уважу —
На головку насеру,
Палочкой размажу.

И я, и Смирнов увлеченно и азартно собирали почтовые марки. И начали мы этим заниматься почти одновременно.
Но у меня марок было почти вдвое больше. Все просто: у меня был старший брат, от которого ко мне перешли какие-то старые марки. Были среди них даже неизвестно откуда взявшиеся марки Третьего рейха, в том числе и с профилем Гитлера