Сердце мое, сердце, почему ты больше не отзываешься на эти речи, как же ты, бедное, устало.
солнце, колбасик, рыбка моя, ну что ты?
Весь способ выжить заключается в том, Зухраб, чтобы в голове этого не держать никогда. Немедленно забывать.
Это довольно мучительно, понимаешь, — сознавать, что ты ищешь, ну, неизвестно, существующий ли предмет.
потому что в последние дни настоящее проскальзывает в прошлое
Ты уже сказал ему, что мы хотим?
— Свободы и смерти, мы всегда хотим одного и того же! — Грегори смеется, Ланда улыбается и гладит его ладонь, а я думаю, что глупо хотеть того, что неизбежно; смерти в особенности.
Ноготь поплыл по воде, а за ним поплыл коротенький красный шлейф, вьющийся, как рыбкин хвост.
и спрятал фотографию в сумку, лицом вверх, чтобы ей не было темно или страшно.
Изласканная солнцем, истертая ногами тень на полу веранды густеет на глазах, а под столами сбивается в шершавые комки. Фонарики качаются ночные, и страшно даже помыслить о том, чтобы встать, спуститься на тротуар, идти домой — добровольно покинуть блаженный круг, очерченный висящей над столом совсем домашней лампой, — радиус проложен тенью от узкой и высокой бутылки, и слабый желтоватый червячок, упавший с ветки, бредет по нему, как по серой широкой тропе, потерянным путником в густую смертную тьму, разъедающую углы скатерти.
в последние дни настоящее проскальзывает в прошлое, как вот этот желток — в горло: начнешь разбирать почту — уже стемнело.