Я не могу никак вбить себе в голову, Тео, будто уж я представляю собой такое чудище грубости и невежливости, что достоин исключения из человеческого общества или, по словам Т., «не должен был бы оставаться в Гааге».
Неужели я для них мерзавец, потому что живу с теми людьми, которых рисую? Неужели я становлюсь подозрительным из-за того, что посещаю дома рабочих и бедняков и принимаю их в моей мастерской?