А я не очень. У меня вот никто не воевал. Точнее — я теперь никогда не узнаю, воевал или нет. И за кого. У меня в школе самое тощее генеалогическое древо.

Так что мне с этим проще. И если мы про это с Руплой говорим, то у него тоже бывает настроение всем морду бить. Хотя, казалось бы, сейчас-то чего? Сейчас-то чего носятся с той войной?

Полно уродов, пишут комменты: а-а-а, враги, всё теперь, ненависть, ненависть, мы с ними воевали. Во-первых, кто такие «мы»? Ты, что ль, воевал? Тебе гранату дай, ты ж окочуришься со страху. Честно говоря, мне параллельно, кто с кем воевал. Это сто лет назад было. Сейчас мир. Вот что главное. Вот и надо это поддерживать. Продвигать как-то. Чтоб был — мир. А то чем больше вспоминают, тем, смотрю, больше грузятся на этот счет. Вот Рупла когда загружается на эту тему, всегда договаривается до того, что кому-то неплохо бы морду набить. Ну и на фига?

До битья морды у нас, конечно, не доходит. Я люблю Руплу. А он — меня. Про такое хорошо говорить в одном специальном месте. Там высоченные деревья. Сосны, ели, прочая ерунда. Они такие старые, что вся крона собирается где-то высоко над головой. Ее видно, только если извернуться до отвала башки. А на уровне глаз повсюду метки на стволах, откуда вывалились отмершие сучки. Эти метки — как раны от выстрелов. И эти раны не зарастают.

Там все в отметинах. Как будто изрешетили. Как будто шел бой. Но боя там не было — это просто природа. Старые сучки отмирают, выталкиваются. Но мне там не по себе. Когда война — по ходу, деться некуда. Не спрячешься. Хоть где находись — ты весь на виду. Живой, под пулями. Этих уродов с их комментами надо в такие места автобусами свозить. Чтоб в ум вошли.