— А, Кикацу, наш храбрый, верный маршал,
Ну как Ваш тонкий, мудрый план?
Могу ль поздравить Вас с победным маршем
Туда, под озеро Хасан?
Все хорошо, Киада, все чудесно,
Победа так была легка,
Марш триумфальный кончился прелестно,
За исключением пустяка.
Так, ерунда… у нас в дороге
Был ранен конь майора Тоги
А в остальном, почтеннейший Киада,
Все хорошо, все хорошо!
Так расскажи нам, генерал Куцаки,
Здоров ли конь, иль очень плох?
Что ж, будет он пригодным для атаки,
Или майорский конь издох?
Все хорошо, почтеннейший Киада,
Все хорошо как никогда!
Ну… Конь убит, о нем скорбеть не надо
Ведь это право ерунда.
Когда шрапнель в коня попала, майору ноги оторвало…
А в остальном, почтеннейший Киада,
Все хорошо, все хорошо!
Ах, Пикапу, нам жаль майора Тоги,
Он так любил кричать «банзай»…
В итоге Тоги – теперь безногий,
Как будет жить мой самурай?
Все хорошо, почтеннейший Киада,
Все хорошо как никогда,
Майор убит, о нем скорбеть не надо,
Ведь не в майоре вся беда…
Ну что майор…
С майором вместе еще убито тысяча двести
А в остальном, почтеннейший Киада,
Все хорошо, все хорошо!
Ах, Пупаки, в груди заныло,
Подай скорей воды стакан,
И расскажи подробней все что было
В районе озера Хасан
Я вел свой полк, в налёт на их высоты,
Вдруг вижу красных – пять бойцов,
Тогда, добавив батальон пехоты,
Я победил в конце концов!
И в честь такой блистательной победы
Я приказал раздать вина,
Пообещал солдатам эполеты,
А офицерам – ордена.
Я ел цыплята натюрель
И вдруг бабах, бабах – шрапнель,
А за шрапнелями – снаряд, потом еще, еще подряд,
И нам не дали отступить,
Нас стали танками давить, гранатами глушить, шашками рубить.
Никто банзая не кричал, кто был убит, так тот молчал,
А кто был ранен, тот стонал, а кто успел, так тот удрал
Майор хотел удрать верхом,
И вдруг снаряд майора – бом!
Смотрю – летят через меня,
Майора ноги, полконя.
Майор без ног, а я оглох,
А конь икнул, потом издох,
А в остальном, почтеннейший Киада,
Все хорошо, все хорошо!
Это же так романтично, когда твой воздыхатель ни черта не помнит. Это так загадочно…
Кроме того, я хочу ответственно заявить – мы не намерены идти путем конфронтации ни с одной страной. Любая страна, каков бы ни был ее политический строй, может рассчитывать только и исключительно на наше благожелательное к ней отношение.
«Шакал восточной Европы» тоже спит и видит себя Речью Посполитой в границах тысяча пятьсот мохнатого года.
— Русские — храбрые люди, у них этого не отнять, — пожал плечами Харпер. — Радируйте им: «Восхищен вашей отвагой. Предлагаю капитуляцию на почетных условиях. Харпер».
— Сэр, русские ответили, — смущенно произнес три минуты спустя радист. Смущен он был, поскольку был сыном белого офицера, эмигрировавшего в Англию, а потому русский знал, и, насколько смог, дословно перевел послание Трибуца.
Услышать такое и кадетам, и постоянному экипажу, обидно было до ужаса — неделю корабль драили. Да и в наличие спички на палубе никто, строго говоря, не поверил. Однако тут уже не растерялся Шниббе. Хорошее чувство юмора было далеко не самым распространенным качеством среди немецких моряков, однако капитан «Хорста Весселя» являлся в этом плане исключением.
— Четверо кадетов, убрать это бревно, живо! — капитанский палец по очереди ткнулся в членов экипажа «богоспасаемого корыта».
Никогда в жизни Заальвех
Заальвехтер со смотрами на корабль, где служил Шниббе, больше не хаживал… Хотя убрали с палубы, конечно же, не адмирала.
— Может быть, может быть… — задумчиво произнес Сталин. — Очень жаль, что советским дипломатам непонятна политическая игра Германии.
Зря, что ли, Чемберлен сказал, что незачем врать себе и окружающим — никто не хочет и не собирается защищать тех, кто не может защитить себя сам.
Весь Саратов горько стонет,
Не сдержать печаль и мне.
Пароход с бл…дями тонет,
На Покровской стороне![37]