Цитаты из книги автора Амитав Гош Оружейный остров

Люди думают, что знание о грядущих событиях подготавливает к ним, но зачастую оно лишь делает немощным.

Больше всего в нем раздражало то, что он всегда находил способ меня поддеть.

Если все так, почему ты используешь религиозные слова?
— Это какие же?
— Например, “суеверный” и “сверхъестественный”. — Чинта изобразила пальцами кавычки. — Разве ты не знаешь, что они пущены в обиход Святой инквизицией? Задачей инквизитора было выкорчевать “суеверие”, заменив его истинной верой. Именно он решал, что “естественно”, а что “сверхъестественно”. Когда ты говоришь о своем неверии в “сверхъестественное”, возникает противоречие, поскольку это означает, что ты не веришь и в “естественное”. Одно без другого не существует.

Далее я доказывал, что жизненные циклы легенды — оживление после долгой спячки — соотносятся с периодами экономических подъемов и спадов, происходившими в семнадцатом веке, когда в Индии возникали первые европейские колонии

Возможно, заявлял я, последний вариант уже иного авторства появился в семнадцатом веке, много позже того, как португальцы ознакомили Азию с овощами из Нового Света

в народной памяти легенда как будто проходит через разные жизненные циклы: то столетьями дремлет, то вдруг оживает в новой волне пересказов, в которых чуть меняется сюжет, а знакомые персонажи выступают под иными именами

По-моему, история эта хороша тем, что в ней, как и в “Одиссее”, находчивый герой-человек противостоит гораздо более мощным силам, земным и небесным. Однако индийская легенда отличается от греческой поэмы, в которой герой благополучно возвращается к родным пенатам, — в свою брачную ночь сын купца Лакхиндар погибает от укуса кобры, и лишь усилиями его добродетельной супруги Бехулы душа юноши возвращается из царства мертвых, а в схватке купца с богиней достигнуто зыбкое примирение

Самая знаменитая легенда — история о Чанде Садагаре, купце Чанде, который бежал за море, спасаясь от притязаний Манасы Дэви, повелительницы змей и прочих ядовитых тварей

Ныне все перевернулось с ног на голову. Система, использовавшая всевозможные технологии — от военной силы до контроля информации — для вмешательства в планетарную демографию, пошла вразнос и потеряла управление.

Потому-то озлобленные молодчики так испугались маленькой рыбацкой лодки: сквозь призму сего явления маячил распад вековых устоев, даровавших им превосходство над всем прочим миром. И они осознавали, что властные структуры уже не гарантируют им былые привилегии.

Мир изменился слишком сильно и слишком быстро, прежние системы больше не слушались руля, но с дьявольской непостижимостью действовали сами по себе.

В этот миг прояснения в ушах моих вновь зазвучал знакомый голос, повторивший слова, начертанные на полу храма Пресвятой Богородицы Доброго Здравия, — Unde origo inde salus, “Где начало, там и спасение”, и я понял, что тогда пыталась сказать Чинта: возможность нашего избавления от бед сокрыта не в будущем, но в прошлом, в тайных недрах памяти.

Теперь я понял, отчего злобствующие молодцы на соседних катерах так испугались старой лодки с беженцами: это суденышко символизировало обрушение вековых устоев, сформировавших облик Европы. Еще на заре рабства европейские империи затеяли невиданное по своей жестокости дело: ради коммерческой выгоды они перемещали немыслимое число людей, безнадежно изменяя демографический лик планеты. Но, перемешивая народонаселение континентов, они всегда старались сохранить белизну своих столичных территорий.

Ныне все перевернулось с ног на голову. Система, использовавшая всевозможные технологии — от военной силы до контроля информации — для вмешательства в планетарную демографию, пошла вразнос и потеряла управление.

Потому-то озлобленные молодчики так испугались маленькой рыбацкой лодки: сквозь призму сего явления маячил распад вековых устоев, даровавших им превосходство над всем прочим миром. И они осознавали, что властные структуры уже не гарантируют им былые привилегии.

Мир изменился слишком сильно и слишком быстро, прежние системы больше не слушались руля, но с дьявольской непостижимостью действовали сами по себе.

В любом случае, литература сотворила со мною именно то, что предрекали противники “любовных романов”, получивших широкое распространение в восемнадцатом веке, — она породила беспокойные мечты и желания, в буквальном смысле отрывавшие от родных корней.

Если такой силой обладают простые слова, что же говорить о фото и видео, бесконечно мелькающих в ноутбуках и смартфонах? Коль верно выражение “Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать”, то какую же власть имеют изображения, проникающие со всех уголков земного шара! Какие мощные мечты и желания они порождают! И среди них — охота к перемене мест.

Взгляните на всех этих гостей Венеции: что привело их сюда, как не фантазия? Они полагают, что добрались до сердца страны, где пропитаются итальянской историей и отведают настоящей итальянской еды. Понимают ли они, что эту возможность дают им люди вроде меня? Это мы готовим для них блюда, моем за ними тарелки и застилаем их постели. Итальянцы этим больше не занимаются. Это мы подпитываем пожирающие всех фантазии. А почему бы нет? У всякого человека есть право на фантазию. Оно чуть ли не главное человеческое право, отличающее нас от животных. Стоит включить смартфон или телевизор, как реклама начнет убеждать, что нужно потворствовать своим желаниям и гнаться за мечтой: “Возможно все!”, “Возьми и сделай!” Смысл этих посланий один: ты должен осуществить свою мечту! Спросите какого-нибудь итальянца, и он поделится своей фантазией о поездке в Южную Америку, чтобы увидеть Анды, или о путешествии в Индию, где дворцы и джунгли. Если ты белый, никаких проблем — езжай куда угодно, делай что хочешь. Иное дело — мы. Когда я задаюсь вопросом, почему я так рвался в Финляндию, ответ прост: потому что в этом мне было отказано, мир говорил “нельзя”. А запретный плод сладок.

Всякий раз, как разуверишься в будущем, дорогой, вспомни эти слова: Unde origo inde salus — “Где начало, там и спасение” [63].

Люди думают, что знание о грядущих событиях подготавливает к ним, но зачастую оно лишь делает немощным.

Маркс сказал, что крестьяне подобны мешку с картошкой. Ничего удивительного, что в их жизни полно всяких богов, богинь и демонов.

ичуть не жалел, что уже давно не видел этого тщеславного болтуна и скороспелого всезнайку, который с помощью хорошо подвешенного языка и смазливой внешности, привлекавшей женщин, торил себе дорогу в свете.

Альд Мануций, которого иногда называли “Микеланджело печатного дела”, был, наверное, самым авторитетным книгоиздателем после Гутенберга, человеком, чьим наследием пропитана современная жизнь. Он создал прототипы широко используемых ныне шрифтов, среди которых мои любимые “бембо” и “гарамон”, придумал курсив, ввел точку с запятой и придал запятой ее характерную форму закорючки. Словно всего этого было мало, он сотворил предтечу нынешней мягкой обложки и тем самым навеки изменил наши отношения с печатным словом: только благодаря ему книги стали читать не ради одних благоче

библиотеки и лавки букинистов. Наверное, чтение было способом вырваться из тесноты окружающего меня мира. Но, может, потому-то он и казался тесным, что я был жадный читатель? По силам ли хоть какой-нибудь реальности соответствовать мирам, существующим только в книгах?

Все знают, что надо делать, чтобы планета наша оставалась пригодной для жизни, чтобы океаны или твари вроде того паука не захватили наши дома. Все это знают, и тем не менее мы бессильны, даже самые влиятельные из нас. Мы по привычке ведем обыденную жизнь, словно пребываем в хватке сил, лишивших нас воли; вокруг творятся чудовищные вещи, но мы отводим глаза, добровольно отдаваясь в рабство бог знает чему.