«Страна, — писал Рабиндранат Тагор, — это не территориальное, а идейное явление»541.
Так, К. И. Миронов, первый секретарь Ямало-Ненецкого окружкома КПСС, в интервью газете «Правда» говорил: «Человеческие ценности не всегда можно перевести на язык экономических категорий. <…> Временщик подчас несет чуждую обществу психологию, потребительский подход к делу, рваческое отношение к природе»497. Возможно, он был прав: местные изо всех сил пытались доказать правительству, что надо затрачивать большие средства на создание оседлых сообществ газовщиков и нефтяников; однако на сохранение «вахтового метода» работала тенденция к «экономности» в энергетической политике.
Для таджикских националистов, таких как Гафуров, углубленное изучение пуштунской цивилизации поставило бы под сомнение легитимность персидского языка и персидского государства как примет модерности92. Те, кто занимался преподаванием пушту в МГИМО, в том числе молодой дипломат В. В. Басов, оставались институциональными маргиналами. А когда в начале 1980‐х годов в Институте востоковедения наконец-то начали изучать пушту, направления изучения языка стали зависеть от гендерного аспекта. Студенты с хорошими связями (в подавляющем большинстве мужского пола), желавшие работать в роскошных (по сравнению с Москвой) местах — Багдаде или Дамаске, — занимались арабским. Студенты (по преимуществу студентки) не столь элитного уровня были вынуждены довольствоваться корейским (билет в один конец в Пхеньян) или пушту93.
Афганское государство в конце 1970‐х годов было чистым недоразумением. Имея микроскопические размеры и микроскопический потенциал, оно тем не менее добивалось неплохих результатов: иностранцы платили по его счетам и воображали, что оно существует.
этих строителей светлого будущего были противники. Сотни тысяч повстанцев действовали по ту сторону линии Дюранда — оставшейся от колониальных времен границы, отделяющей Афганистан от Пакистана. Они вели вооруженную борьбу с афганским коммунистическим государством и советскими оккупационными войсками. При поддержке пакистанских спецслужб и с помощью миллиардов долларов американской военной помощи афганские повстанцы — моджахеды — превратились в грозных бойцов, участников одного из главных конфликтов времен холодной войны. На стороне моджахедов действовали также и неправительственные организации, возглавляемые европейскими общественными деятелями, полагавшими, что будущее не за социализмом и не за национальным государством, а за транснациональными моральными ценностями.
Сначала в Кабул был заброшен спецназ, ликвидировавший прежнее руководство НДПА, чтобы освободить место новым лидерам, а затем страну оккупировали десятки тысяч советских солдат. Интервенция привела к катастрофе: из приблизительно пятнадцати миллионов человек, населявших Афганистан в 1979 году, треть превратилась в беженцев, искавших приют за пределами страны, а еще одну треть в конечном итоге составили раненые и внутренние беженцы. Больше миллиона афганцев было убито. Но наряду с этой кровавой бойней шел и другой процесс. Тысячи советских людей, желавших помочь афганцам в создании нового государства — в том числе и те, кто летел одним рейсом с Самойленко, — вместе с десятками тысяч местных коммунистов превращали Афганистан в испытательный полигон для построения социализма в масштабах национального государства.
Государству, непосредственно граничившему с южными республиками СССР, грозила гражданская война, а афганские коммунисты еще и усугубляли кризис своими внутрипартийными раздорами и убийствами.
Вечером 27 апреля 1978 года афганские коммунисты, называвшие себя Народно-демократической партией Афганистана (НДПА), свергли и убили Дауда и провозгласили страну демократической республикой. Так Афганистан стал вторым (после Южного Йемена) коммунистическим государством с преимущественно мусульманским населением и одной из социалистических стран третьего мира.
Однако за пределами Афганистана — в основном в соседнем Пакистане — живет еще больше пуштунов.
Все эти восточные и южные окраины — родина пуштунов, народа, говорящего на индоиранском языке пушту