пываниями пламенных пальцев все больше и больше твердеет и разрастается, пока пылкое возбуждение этого крайне чувствительного отростка не исторгает из меня вздох, словно от боли. Малый тут же убрал любопытные, познающие пальцы, прося у меня прощения поцелуем, который только раздул пламя, занявшееся там.
Новое всегда воздействует сильнее всего, а в утехах – тем паче, так что не было ничего удивительного в том, что паренька поглотили восторги восхищения, вызывавшиеся предметами, самой природой созданными притягательными, а ныне впервые открытые его взору и осязанию. Да и я, со своей стороны, с лихвой была вознаграждена за доставленное ему удовольствие проявлением власти, которую имели предметы доселе запретные, а теперь обнаженные и открытые для любых прихотей над безыскусным, во всем естественным юношей: глаза его пылали, щеки разгорелись алым пламенем, дыхание
оба мы сгорали от нетерпения воспользоваться столь радостным случаем
за новое, доселе не изведанное им блаженство, какое я ему даровала. Для него и впрямь все было внове, никогда прежде не доводилось ему сталкиваться с таинственной приметой, расщепленным отличительным признаком женщин, хотя был он как никто прекрасно вооружен для проникновения в самые глубины их лона и для воздаяния им благороднейших почестей. По некоторым его движениям, по беспокойству рук, что вовсе не бесцельно шарили по моему телу, я поняла, как жаждет он удовлетворить свое любопытство, как хочется ему посмотреть, потрогать те сокровенности, что манят к себе, сосредоточивают на себе весь пыл воображения. Радуясь любой возможности порадовать его исполнением самых дерзких юношеских желаний, я позволила действовать, как ему заблагорассудится, без удержу и стеснения.
Легко прочитав в моих глазах, что я всю себя отдаю на волю любых его желаний, он пробрался мне под юбки и рубашку и быстренько убрал эти закрывающие свет преграды, чем доставил мне удовольствие едва ли не больше, чем себе; при том, подтягивая мое платье вверх, он сопроводил это тысячью поцелуев, которыми, видимо, полагал нужным отвлекать мое внимание от того, что он себе позволял. Все мои занавеси оказались подняты и закатаны до самого пояса, я откинулась и приняла на диване такую позу, какая являла его взору всю область наслаждений и весь роскошный пейзаж, ее окружающий. Вдохновенный юноша все прямо-таки пожирал глазами и пальцами пытался открыть свету еще больше таинств чувственной темноты и восхитительной глуби: он открывает складки губ, чья мягкость, податливая и впускающая любое твердое тело, тут же обволакивает его и не позволяет проникнуть свету; забираясь дальше, он с удивлением наталкивается на плотный язычковый вырост, который, податливый и расслабленный после недавних услад, теперь под прикосновениями и ощу
путь в меня, что в немалой степени облегчалось теперь благодаря целительному вспрыскиванию, увлажнившему все внутри прохода. Удвоив, стало быть, силу и мощь таранных ударов, ободряемый пылким аппетитом моих движений, юноша продвигался к успеху: размягченные, хорошо умащенные стражи не способны были уже сдерживать такого настырного взломщика, они подались, расступились и открыли перед ним весь проход. И вот не без помощи естества и при моем полном ему содействии понемногу, полегоньку, рывками, толчками, дюйм за дюймом продвигаясь вперед, яростный меч целиком зашел в принявшие его ножны, и еще один мощный толчок всадил его в них по самую рукоятку. О чем я сразу узнала по соприкосновению наших тел (настолько тесному, что завитки и моих и его волос перепутались и переплелись). Глаза охваченного страстью юноши горели огнем восторга, все в облике и движениях его свидетельствовало об из
бытке наслаждения, какое и я уже стала чувствовать вместе с ним, ибо ощущала его в самых недрах своего существа! У меня голова шла кругом от восхищения! Возбужденная до невыносимости тем, что происходило в лоне моем, насыщенная и переполненная аж до пресыщения, я лежала под ним, судорожно и тяжело дыша, пока его прерывистое дыхание, неразборчивый лепет, брызжущие живым пламенем глаза, выпады, ставшие еще яростнее и еще жестче, не подсказали мне приближение второй его кульминации. Она наступила… и милый юноша, целиком во власти экстаза, замер в моих объятиях, словно душу свою растворяя в потоке, извергавшемся плодородным жаром в глубочайшие тайники моего тела, где каждый каналец, каждая трубочка, для наслаждения предназначенные, несли навстречу переполнявший их поток. Так мы пережили несколько мгновений – потерянные, бездыханные, бесчувственные ко всему и всеми органами, кроме тех, какие из
Глубоко и славно дышавший, до крайности распаленный юноша, пламеневший соками естества, готов был показать мне моего наездника во всей красе. Самую малость переждав, пробуждаясь от истомы услады (в коей, кажется, на какое-то время растаяли все его чувства, пока он, закрыв глаза и учащенно дыша, салютовал исходившей из него невинности), он по-прежнему оставался на посту, не насыщенный удовольствием и упоенный этими новыми для себя восторгами, до тех пор, пока орудие его не вернуло свою твердость (внешне она словно бы и не уменьшалась) окончательно, не покидая заботливых ножен. Со свежими силами таран принялся прокладывать себе
и на миг не промедлил: как только он оказался сверху, я снова ощутила, как гладкий и твердый хрящ пробивается к входу, куда он попал уже легче, чем прежде. Боль пронзала меня при его попытках проникнуть до конца, что малый проделывал не без заботливости постепенно, но все же я держалась и не жаловалась. Между тем под напором твердого, толстенного тарана мягкие ткани прохода расслабились, подались и растянулись до самого предела, вызывая враз восхитительное чувственное ощущение и боль от растяжения плоти, и впустили это орудие примерно наполовину. Тут оно и застряло. Несмотря на самые судорожные попытки проникнуть глубже, продвинуться дальше не удалось ни на дюйм, ибо тут юношу охватила кульминация наслаждения, а плотное давление облегающих жарких складок плоти исторгло из его члена исступленные струи даже прежде, чем им навстречу устремились мои, задержанные болью, которую я испы
причину моей жалобы. Глаза же его красноречиво выражали мольбу о прощении за причиненную мне боль и одновременно нежелание покидать место, обволакивающий жар коего вызвал в нем такой порыв вожделения, какой ему до безумия хотелось удовлетворить до конца, но, неопытный еще новичок, он опасался, что я стану мешать этому из-за боли, которую он мне причинил.
Но ведь я сама отнюдь не рада была тому чрезмерному угождению, с каким он встретил мои восклицания; я все больше и больше распалялась, видя перед собой этот пробойник, все еще взметенный в сильнейшем возбуждении и выставивший вперед свою обнаженную пунцовую головку. Прежде всего я удостоила юношу ободряющего поцелуя, который он вернул мне с жаром, как бы благодаря, а может, и заглушая дальнейшие жалобы; затем я вновь устроилась так, чтобы принять – с любым для себя риском – возобновленное вторжение, с чем на сей раз юноша
ной запальчивости, мною поддержанной, и оба мы почувствовали: прибежище гигантом найдено. Следуя дальше за зовом естества, юноша вскоре жуткими – и для меня очень болезненными – разрывающими ударами вклинился наконец так далеко, что вхождение можно было считать достаточно основательным: тут он застрял, а я испытывала теперь такую смесь наслаждения и боли, какую и описать невозможно. Меня уже одинаково страшило и то, что он станет распарывать меня дальше, и то, что он уберет орудие свое вовсе; для меня равно невыносимо стало и держать его в себе, и расстаться с ним. Ощущение боли, однако, превозмогло, чудовищные размеры и жесткость тарана, который непрерывно быстрыми толчками продолжал прорываться все глубже, вынудили меня вскрикнуть: «О-о, милый мой, мне же больно!» Этого было достаточно, чтобы остановить робкого подобострастного мальчика даже на полпути, и он тут же удалил сладостную
ился и жестко тыкался наугад в самые разные места то выше, то ниже, то в стороне от цели до тех пор, пока, сгорая от нетерпения под этими раздражающими ударами, я не взялась за него рукой и сама не направила сей неистовый движитель страсти туда, где юному новобранцу предстояло получить свой первый урок в искусстве утех. Таким образом отыскал он пленительное, но слишком маленькое для него отверстие; впрочем, создание столь гигантское вряд ли вообще сыскало бы отверстие себе под стать, куда могло бы проникнуть без труда, мое же, хоть туда и часто наведывались, и вовсе не было настолько велико, чтобы легко его впустить.
Все же я сама так точно направила головку сего громоздкого орудия, что ощущала ее на самом пороге входа в сокровенные свои глубины, и, когда малый сделал выпад, вовремя дополнила его собственным движением, отчего внешние края сильно растянулись, уступая наступатель