А дух-то зеленый, листвяной, настоистый — дух-то какой: дыхнешь — и двадцать годов сразу с плеч долой
Всё бы простила ему, все тиранства, все измывы, а ребеночка, а мла-ден-чи-ка-а-а..
Брызнули у Дфимьи слезы из глаз — как дождь давно жданный летний, Брызнули — и высохли в ту пору ж радость высушила.
Подняла Афимья с земли изжелта-румяную шелковку, укусила своими сахарными крепкими зубами, разжевала сладкую ядовитую мякоть — глотнула, вместе со слезами с последними:
— На тебе, миленький, родименький, на, желанненький, на, поешь... — И еще, и еще кормила его — махонького, милого, кормила шелковкой-яблоком и вслух с ним разговаривала
"...И ладно. И ничего мне такого теперь и не надобно. Буду дите миловать. Пущай тогда бьет мужик, пущай — что хочет: только бы теперь Господь дал уберечься от Петры"
— Афимьюшка-голубушка, — соседки смотрят на нее, — и чтой-то, матушка, глаза у тебя нехороши больно стали? Ай неможется? Ай изверг вконец забил? Ай уж ты — тьфу-тьфу, чтоб не накликать! — ай уж тяжела ты? Ведь муж-то тебя и совсем прикончит...
— И то будто, бабоньки, тяжела, — и сияет Афимья, и расплывается.
— Чего ж ты, дурья голова, рада? А? Хошь, мы тя к бабушке Агафье предоставим, она те веретенцем живо поправит...
И слышать Афимья не хотела о чем-нибудь этаком.
— Господи, да неужто ж взаправду — младенчик будет — Господи? Как Иванюшенька — только махонький, крупитешный... И такие же волосики медвяные — желтые будут? В рубашке кумачовой без пояса по двору будет гонять, кликать будет: мам, а мам... Господи, ведь сосать будет, вот тут вот, вот тут...
Матушка Пресвятая, да спасибо ж тебе, что надо мной смилосердилась — над поганкой, над грешницей...
Неделю Афимья все не верила, другую, месяц. Но и через месяц — все то же: замкнулось чрево, берегло в себе... И поверила, бухнула Афимья земной поклон Богородице:
И есть ли что слаще в бабьем житье, как не это вот: всю себя расточать, кровью-молоком исходить, выносить, выкормить дате первенькое?
Васятка... Васятка — еще несмышлёныш, что ей такого он сделал? А вот то, что не ее он, не Афимьин, а Пётрово отродье — Пётры и покойницы его Катьки. Господи, да, может, и Пётру-то самого Афимья за то невзлюбила, что младенчика он с ней не прижил?